Записки купчинского гопника
Шрифт:
– Козлевич – это персонаж из «Золотого теленка».
– А что такое «Золотой теленок»? – спросила гендиректорша.
– Вы серьезно? – спросил мой напарник.
Гендиреторше стало неловко.
– «Золотой теленок» – это, наверное, такой приз для бобслеистов? – предположила она. – Как «Золотой мяч» для футболистов?
– Типа того, – не стал спорить напарник.
– Видите, – не без гордости заметила гендиректорша, – я тоже кой-чего в спорте понимаю.
Несмотря на полное незнание русского языка, наши авторы писали заковыристо. Изящно. Их не смущало, что каждое предложение в
Зато ни один автор никогда не написал бы дважды пошлое слово бразильцы. В поиске синонимов их фантазия, словно олимпийская идея, не знала границ. Бразильцы были: южноамериканцами, желто-зелеными, пентакампеонами, кудесниками мяча, соотечественниками Пеле, уроженцами страны кофе и мулатов и даже – совсем загадочное – мастерами футбольной ламбады.
Был чемпионат мира по футболу. Играли японцы с австралийцами. Отчет о матче поручили написать мальчику, который считал, что в русскую литературу новый Гоголь явился. И этот Гоголь – он.
Отчет был таким: «В первом тайме разъярившиеся самураи своими ятаганами в куски искромсали австралийских кенгуру». Таким образом автор хотел сказать, что первый тайм закончился со счетом 1:0 в пользу сборной Японии. Очень образно, хотя не очень ясно, откуда у самураев взялись ятаганы, которыми, как известно, воевали турецкие янычары.
Далее следовало продолжение. «Во втором тайме кенгуру, оправившись (это после того как их ятаганами в куски искромсали!), копытами размозжили головы расслабившимся самураям». Сей пассаж означал, что во втором тайме австралийцы перехватили инициативу и выиграли 3:1.
Представьте себе картину. Сидит себе под сакурой расслабившийся самурай. Пьет сакэ. И вдруг – откуда ни возьмись – появляется безумный кенгуру и копытом выписывает ему прямо в бубен. Тут, япона мать, и харакири не поможет.
По странному стечению обстоятельств, каждый автор считал себя гением, а газету – полным фуфлом. Поэтому к себе они относились трепетно, а к работе – достаточно безразлично.
Помню, делали мы справочник к этому самому чемпионату мира по футболу, где самураи с кенгуру схлестнулись. Каждой сборной посвящался разворот. С фотографиями всех игроков. Начинали с итальянцев. Верстальщик взял фотку Фабио Каннаваро, размножил ее и сделал макет разворота. Чтобы поглядеть, как смотрится. И, конечно, забыл. И остальные, конечно, забыли.
Справочник вышел из печати. Красивый. Глянцевый. С итальянского разворота на читателя весело смотрели 23 одинаковые физиономии. Нет, вру – 24. Еще тренер. И все как один – Каннаваро. Все бы ничего, но итальянцы, как назло, стали тогда чемпионами мира.
– Вы бы лучше с Анголы начинали, – советовали верстальщикам. – Их все равно никто не знает.
– Или с Южной Кореи. Они, один хрен, одинаковые.
Но итальянский разворот – это были еще цветочки. Ягодки же гнездились на самом первом
Даня, видимо, читать не стал. Исправлять – тем более. Переправил электронное письмо сразу на верстку. А верстальщики – они вообще ничего не читают. Так и поставили вместе с припиской. Причем приписку красиво выделили жирным шрифтом. Хочешь – не хочешь, а начинаешь читать с «Даня, я тут какую-то херню понаписал».
Удивительно, но справочник имел успех, в том числе коммерческий. Потому что красота дизайна всегда перевесит качество контента. Внешняя форма важнее внутреннего содержания. Закон общества потребления. Запоминайте и учитесь.
А меня со временем перевели в отдел PR. С сохранением обязанностей литредактора. Отдел PR был странным даже на странном фоне нашей странной газеты. Мы забивали газету галиматьей, в сравнении с которой даже женское водное поло выглядело вполне пристойно.
Каждое утро я строчил текстики. «Турнир шахматистов-олигофренов в Калининском районе». «Безногие бегуны берут старт у Пулковских высот». «Новая забава богачей: бадминтон без волана».
– Зачем нам шахматисты-олигофрены? – спрашивал я у начальницы. – Мы даже про нормальных шахматистов ничего не пишем.
– От нормальных нам ничего не перепадет.
– А олигофрены нынче при деньгах?
Мне не верилось в богатство шахматистов-олигофренов. Я верил в их богатство по отдельности. Шахматистов – отдельно и олигофренов – отдельно. Шахматисты – люди состоятельные, об этом все знают, а уж к олигофренам деньги так и липнут. Именно к ним, как правило, и липнут. Но объединенный вариант – шахматисты-олигфрены – доверия не вызывал.
– Олигофрены разместят наш баннер, – объясняла начальница. – Это прекрасная реклама. Знаешь, сколько у нас олигофренов?
– Думаю, что полгорода.
Олигофрены размещали баннер, но, увлеченные шахматными этюдами, газету не покупали. А обычные читатели прекращали ее покупать, потому что не хотели читать про олигофренов.
Я понимал, что своими руками гублю проект. И от этого пил. Я и до этого пил, но от этого – гораздо сильнее.
Вообще-то во всем виноват закон, запрещающий продавать бухло после одиннадцати [1] .
Раньше люди пили спокойно и уверенно. Возьмут бутылку. Возьмут другую. А потом, бывало, разойдутся.
1
В те времена спиртное не продавалось после 23.00.
Закон посеял страх и беспокойство. Мы в спортивной редакции начинали пить вечером. Я нередко и с утра начинал, а остальные обычно вечером. Работать-то приходилось допоздна, часов до двенадцати. Пока там разные матчи по европейскому времени закончатся, пока про них напишут – глядишь, и полночь на дворе.
Нельзя же встречать полночь всухую. Без пятнадцати одиннадцать мы посылали гонца.
– Одну брать или две? – неизменно спрашивал гонец.
И ему с завидным постоянством говорили: