Записки летчицы У-2. Женщины-авиаторы в годы Великой Отечественной войны. 1942–1945
Шрифт:
Ольга Голубева-Терес в своем письме от 21 марта 1981 года вспоминала:
«Дорогая Ира! Ирина Викторовна, мой дорогой комиссар!
Вот уже и 60! Что это? Юность старости? Да, конечно…
Кто придумал судить о возрастеПо числу промелькнувших лет?Ну а если ты полон бодрости,Если любишь ты целый свет?Если мир твой рисован красками,Где отсутствует серый цвет?Если ты не скудеешь ласкамиИ мечтателен, как поэт?..ЕслиТы всегда останешься в моей памяти душевным, добрым человеком.
Помнишь Энгельс? В 20 лет ты стала комиссаром эскадрильи, а мне казалась ты тогда взрослой, серьезной, разумной. Мне, пришедшей со школьной скамьи, поначалу досталось солоно: все, что было связано с теоретической подготовкой, давалось без труда, а вот привыкнуть к строгим армейским порядкам, к безропотному подчинению старшим, к регламентированной до последней минуты жизни — это давалось мучительно! И нотаций я наслушалась, и выговоров нахватала, и нарядов вне очереди наполучала…
Я не знаю, чем бы все это кончилось, если бы судьба не свела меня с тобой, такой все понимающей, теплой и доброй.
Помнишь, как я признавалась тебе, что мне хочется летать, учиться, а вот подчиняться я не умею. Ты внимательно слушала, не перебивая, а потом спросила:
— Ты признаешь существование необходимости в жизни?
— Как не признавать, — уныло отвечала я, — когда каждый устав — выражение необходимости, и каждое наставление, и каждая инструкция. А их тут штук сто надо сдать.
— Необходимость существует разве только в армии? Она ведь существует всюду.
— Ну а я что, против?
— Так против чего ты бунтуешь?
— Я не бунтую. Но и не хочу, чтобы мной помыкали, унижали…
— Ты о ком?
— Не хочу об этом.
— И не надо. Я знаю. Но послушай меня: люди пришли в полк разные. И по воспитанию, и по образованию, и по культуре. Полк объединил разных людей, которые подчинили все свое личное одной цели: разбить врага…
Ты, Ира, раскрыла передо мной понятия, о которых прежде я не задумывалась: необходимость, целесообразность, оправданность и неоправданность. И что это вовсе не жестокость — в две минуты встать в строй, — а это боевая готовность.
Я часто вспоминаю тебя добрым словом. Ведь и летать-то я стала не без твоей помощи.
Меня к тем годам тянет память,Ведь память — не изменишь ей!Война была и будет с нами,И нет той памяти сильней.Память о доброте, искренности, дружбе твоей помогает мне и сейчас, когда я нахожусь в больнице (в клинике проф. Т. А. Кунициной, твоей одноклассницы). Она шлет тебе добрые пожелания.
Я желаю тебе, мой милый комиссар, быть здоровой, любимой, удачливой, счастливой, молодой!..
Молодость. Неужто ты прошла?Ты была на редкость боевая.Спрашивают люди: — Как дела?— Как дела? Прекрасно, — отвечаешь.И, встречая зрелые года,Ты готова себя отдать частицу.Ты листаешь старые страницы,ЮностьИра, мое сердце переполнено добрыми тебе пожеланиями.
За окном ночь. Дождь, непогода. В клинике тишина. Все спят, а я вот ничего путного не могу придумать для тебя…
Целую тебя крепко.
Твоя Ольга Голубева, бывший «непокорный штурманенок».
С Ольгой Голубевой я познакомилась в самом начале ее пребывания в части Марины Расковой. Я увидела ее плачущей и недовольной своей судьбой. Оказалось, что весь полк пошел в ДК школы, а ей не позволила идти в кино командир эскадрильи, так как она не получила на это разрешения, а когда Ольга стала пререкаться, то еще дала ей за все два наряда вне очереди. А наряды заключались в мытье полов в казарме, где жили все девчата при формировании полков. Оле это показалось очень обидным и унизительным. Она часто срывалась, бунтовала и за это получала нотации, выговоры и наряды. Оля имела поэтическую душу, мечтала о карьере киноактрисы, хотя и была дочерью нашего времени — поколения Павки Корчагина из книги «Как закалялась сталь». Ее отец, убежденный коммунист и красный партизан, дрался за Советскую власть в Западной Сибири. Его дети глубоко верили в дело партии и любили Родину.
Война!.. Ольга Голубева, несмотря на то что была принята во Всесоюзный государственный институт кинематографии в Москве, когда услышала, что М. Раскова формирует женскую авиачасть, решила разыскать ее. И разыскала. В январе 1942 года Олю Голубеву назначили техником по электрооборудованию в полк ночных бомбардировщиков. Экзамены по теоретической подготовке она сдала на «отлично» и в мае вместе с нашим полком направилась на фронт. Она старалась очень тщательно готовить самолеты к боевым заданиям. Ее работу уже ставили в пример другим специалистам, но… ей хотелось самой летать или другим путем попасть на передовую. Они с техником Верой Маменко даже решили стать десантниками, которых готовили у нас на аэродроме, в десантной части. И все-таки уговорили меня похлопотать за них у командования полка. В результате я получила нагоняй за то, что поощряю «беспочвенные фантазии» девчат.
Оля стала самостоятельно готовиться в штурманы самолета (вместе со штурманами рисовала по памяти карты районов полетов, делала расчеты полета самолета и др.). В августе 1943 года Оля Голубева сдала экзамен на «отлично» и была допущена к боевым вылетам. Все шло успешно, и вскоре Ольга стала славиться точным бомбометанием, ее имя было известно всей нашей воздушной армии. Была выпущена специальная листовка: «Мастер снайперских ударов». Командир полка Е. Д. Бершанская вручила гвардии старшине Голубевой орден Славы 3-й степени. Ольга первой в полку стала кавалером боевого солдатского ордена.
Однако порывы, выходящие за рамки точного выполнения приказа, у Ольги сохранились до конца войны. Так, в Белоруссии, в 1944 году, когда в котле восточнее Минска оказались немецкие войска, они обстреливали из лесов наши самолеты. Вдруг днем командир передала приказ Ольге Голубевой явиться срочно в полк, в летном снаряжении. Оказалось, что в двух километрах от нашего полка из леса обстреляли самолет из мужского полка, тяжело ранен штурман. Оля должна заменить раненого штурмана, лететь с летчиком Мусиным и бомбить днем в квадрате, откуда стреляли в самолет. Командир полка приказала держаться не ниже 500 метров и бомбить с этой высоты. Взлетели. Ольга слышит голос летчика: «Полетим бреющим, посмотрим, где фрицы. Наверно, переместились». «Что делать? — подумала Оля. — Лететь приказано на высоте 500 метров. Напомнить об этом? Летчик подумает, что я струсила… Эх, будь что будет! Лучше получу выговор от командира полка, чем дам повод Мусину заподозрить меня в трусости». Конечно, Оле Голубевой попало за непослушание.