Записки майора Томпсона. Некий господин Бло
Шрифт:
Вероятно, рискованно судить о стране по ее внешнему виду, особенно если она нередко натягивает на себя чехол, к тому же я почти убежден, что не все французы питают такое пристрастие к чехлам, как семейство Тюрло, но, даже если не ссылаться на Тюрло, надо будет признать, что и мсье Топен и мсье Шарнеле, не успев купить новый автомобиль, тут же натягивают на сиденья чехлы, которые они снимут лишь в тот день, когда решат его продать (в очень хорошем состоянии), с тем чтобы, если только будет возможно, использовать эти чехлы для новой машины.
Я склонен полагать в конечном счете, что чехол — символ бережливости и даже самоограничения французов. У этих людей, у которых так развито чувство собственности, что они умудряются даже иметь «собственных бедняков» [151] и которых, может быть, жизнь балует больше других народов, самоограничения
151
Как тут не вспомнить слова мсье Шарнеле: «Я всегда помогаю Армии спасения», которые он произносит во всеуслышание, когда одна из этих спасительниц в традиционной голубой шляпке появляется в ресторане. Вероятно, он хочет подчеркнуть, что, поступая так, он поступает разумно.
Непосредственное же общение с нищим бродягой, особенно в ресторане, вызывает в нем чувство неловкости, в то время как форма Армии бедных успокаивает его, он знает, куда идут его деньги. — Прим. майора.
В стране изобилия настоящие солидные состояния рядятся в смиренные одежды и только те, кто не имеет капитала, тратят не считая [152] .
Глава XVI
Страна чудес
Чудо, как и виноградная лоза, — одна из основных культур Франции.
Все французы, независимо от того, позитивисты они, рационалисты или же вольтерьянцы, свято верят в чудеса. И тогда, когда враг стоит уже у самых ворот Парижа, и тогда, когда до окончания матча в Коломбе против англичан остается лишь одна минута, они полностью полагаются на волю провидения, которое, следует признать, нередко бывало к ним благосклонно.
152
Не считают денег также миллионеры-иностранцы, безрассудства которых, если они связаны с реставрацией Версаля, считаются вполне благоразумными, но вызывают множество пересудов, если деньги эти идут на устройство ночных празднеств. Факт сам по себе примечательный: в этом царстве недоверия и копилки, где существует неписаный закон откладывать на черный день, а когда этот черный день наступает, продолжать откладывать на еще более черный, никто лучше иностранцев не сумеет выманить у французов их сбережений. Больше всего на свете они боятся неудачно поместить свои капиталы. И все-таки время от временя (причем довольно регулярно) какому-нибудь господину, фамилия которого оканчивается на «ский» или «вичи» и который даст сто очков вперед любому Дюпону, удается откопать эти миллиарды и выудить трехвековые сбережения. «Это было далеко, и налогов платить не надо было… и никто бы ничего не узнал», — говорят обманутые, которые даже не заявляют о себе, когда начинается возмещение убытков (все тот же страх показаться смешным), а просто начинают отказывать себе (действительно) в самом необходимом. — Прим. майора.
С первых же дней своего существования Франция, как и остальные ее латинские сестры, находится на особом положении: она притягивает чудеса, подобно тому как другие страны притягивают к себе дождевые облака. И не просто притягивает! Она умеет приспособить их к требованиям времени: чудо поспешило ей на помощь пешком в образе святой Женевьевы, прискакало на коне в образе Жанны д'Арк, подъехало на такси в битве на Марне. Может быть, завтра оно явится к ней движимое атомной энергией.
Бывает, что и в другой стране какой-нибудь государственный деятель воскликнет: «Только чудо могло бы спасти нас!» И становится ясно, что положение безнадежное. Во Франции такая фраза означает, что все еще впереди. Французы загораются, когда сгущаются тучи, и становятся дисциплинированными, когда кругом царит полнейшая неразбериха. Доступное их мало трогает, недоступное влечет к себе. В стране, славящейся легкостью, трудности вдохновляют. Они та почва, на которой расцветают французское хитроумие и находчивость.
Чудеса неотступно следуют за французом в течение всей его жизни, подобно тому как они сопутствуют Франции на протяжении всей ее истории. Первое, что французы, с пеленок вооруженные знаниями, сообщают своим детям, — это то, что нашли своего ребеночка в капустке. (Здесь сказывается
153
В данном вопросе, как и во многих других, Великобритания, само собой разумеется, находится в исключительном положении. Однако я ничего не смог возразить, услышав весьма странное заявление мсье Топена, обратившего мое внимание па то, что две первые буквы слова «Франция» совпадают с первыми буквами слова «свобода» на английском (freedom), немецком (freiheit), шведском (frihet), исландском (frelsi), не говоря уж о других языках, что, безусловно, является чудесным предзнаменованием. — Прим. майора.
Сдобренное плодоносным илом среднего образования, хитроумие школьника все возрастает и в конце концов позволяет ему сотворить то чудо, на которое способны все французы. Чудо Метлы: под бдительным оком старшины, который делает вид, что ничего не замечает, он, не прикоснувшись к метле, спокойно ждет, пока ветер выполнит его наряд — подметет двор казармы. Таковы его маленькие мирные победы. Француз до последних дней своей жизни сохранит память об этом «чуде» и поведает о нем сыну, сказав в заключение: «Да ты и сам увидишь, когда тебя призовут в армию!»
Не только лицей и казарма, но и высшая школа стремятся отточить и усовершенствовать хитроумие своих воспитанников, которые выскакивают оттуда одним прыжком, словно из волшебной шкатулки… они все «схватывают на лету»… «схватывают на лету» то, в чем другим бывает не так-то легко разобраться. Случается, что они покидают Францию. Француз может строить метро в Каракасе или готовить лакомые блюда из лягушек в Аделаиде. Вместе с ним сама Гасконь обосновывается в Цинциннати, а Политехническая школа — в Кабуле. Но при первой же возможности он вернется в Барселонет или же в Брив, так как, если на свете немало стран, где можно заработать себе на жизнь, тратить заработанное в конечном счете лучше всего во Франции.
Страна чудес, чудо-людей, чудо-одежды, царство нюансов и утонченности, я покидаю тебя…
Я улетаю в Бенгалию, куда меня настойчиво зовет мой старый друг полковник Безил Крэнборн, который, прежде чем отправиться в Сингапур, к месту нового своего назначения, предлагает мне в последний раз поохотиться вместе с ним на тигров. Но этот мой отъезд так не похож на прежние. Теперь меня сопровождает добрая сотня лиц, невидимых постороннему глазу. Полковник Крэнборн и наш хозяин магараджа Бхагалпура, конечно, не заметят их присутствия, но, когда они будут рассказывать мне о тиграх-людоедах, лицо Мартины встанет передо мной и в мыслях своих я буду с ней, я буду в Париже. Но не только сердцем буду я тосковать по Франции.
Несколько месяцев назад как-то ночью в Индии я почувствовал, что и желудок мой тоскует по этой стране: я спал тогда в палатке в знойных джунглях Ассама, где постоянно дуют муссоны, и вдруг в моих сновидениях явилась мне мамаша Гренуйе: «Что вы тут поделываете, майор?» Подбоченившись, она стояла на берегу тихих вод, которым не знакомы ни муссоны, ни тайфуны, и спрашивала меня: «Не хотите ли вы отведать сейчас моей форели в сметане?»
В ту ночь я понял, что я уже не тот, каким был прежде.
Ничего не поделаешь, у сикхов и у зулусов, в Рангуне и в Занзибаре я вспоминаю Вандомскую площадь и замок Азэ-ле-Ридо. И когда я возвращаюсь из Индии или Калахари и самолет, пролетев над бесконечными песками и каменистым плато, где земля и небо словно объявили войну друг другу, приближается к петляющей Сене и я сижу под собой этот маленький, благословенный небом шестиугольник, где все создано для человека, все отвечает его желаниям, где все ласкает его взор, возбуждает аппетит и радует сердце, я знаю, что я возвращаюсь в Страну Чудес.