Записки на запястье
Шрифт:
На складе собирают коробки с моими фотографиями, чтобы первый раз отправлять в магазин. Я за них переживаю, у меня и так постоянное чувство, что у всех на виду будут стоять мои старые игрушки, любимые, но для постороннего взгляда какие-то уязвимые. Грузчики спорят, как их расставлять:
— Ну как?
— Давай морда к морде.
Я сжимаюсь, потому что они сказали «морды», это грубо. Подхожу ближе, говорят про два снимка с лошадьми.
Если целый день сосредоточенно работать дома, то вечерний вынос мусора на лестницу ощущается,
Игорь придумал универсальный ответ на любую просьбу. Прошу привезти мне из-за границы лакричных конфет. Что-то мычит, потом сияюще говорит:
— Ну, тебе же всё равно они ненадолго. Работает везде:
— Дай мне поесть.
— Ну, тебе же всё равно ненадолго.
— Отдай мои деньги.
— Ну, тебе же всё равно ненадолго.
— Не убивай меня.
— Ну…
Игорь заявляет, что больше никогда ничего не купит в этом магазине рубашек.
— Что тебе эти рубашки сделали?
— Два года их покупаю, а они мне так ничего и не сделали!
С братом:
— Ты привезла мне подарочек?
— А что за праздник?
— Ты не знаешь, какой сегодня день! Ты все забыла!
— Именины, день свадьбы, мама, папа, день крещения, второй день рождения, что?
— Нет, сегодня день неожиданных подарочков брату!
Жалуюсь Ване, что моя собака порезала себе сразу две лапы и её очень жалко. Ваня, участливо:
— А как она порезала, готовила?
Видела в афише: «Балет „Тщетная предосторожность“». Все такое изящное, стремительно летящее, хрупкое, нежное, осторожное, но тщетное, обидно до слёз, тщетное.
Человеческая память устроена довольно грубо, не филигранно, она вроде ребёнка, высмотревшего один красивый камень, но сгребающего в горсть сразу несколько. Помимо главного события в архив попадает всё поле. И старик будет помнить не только первый поцелуй, но и цвет забора, и модную песню, и ценник на колбасу. После поездки к отцу я запомню синюю папку, на которой выведено как заклинание «А/О Раума Репола Пуутало». Рум за раум заходит, как всё запуутало.
Сейчас много луж, всё во всём отражается, всё удваивается, ходишь постоянной карточной дамой.
И море, когда совсем не волнуется, ближе к берегу перебирает волнами очень похоже на то, как пальцы собирают в гармошку детские колготки, чтобы надеть.
Название одной книги из стопки — «учимся лепить маленькие деревеньки».
Последнее восьмичасовое занятие английским в группе далось на удивление нетрудно. Работающий обогреватель звучал, как закипающий чайник, и все восемь часов казалось, что вот-вот закончим, все станут пить чай, будет отдых.
Перетяжка «Специальные цены на элитные поселки». То есть кто-то всё-таки научился лепить маленькие деревеньки.
Собираясь
В купе вагона ночью темнота такая абсолютная, что красный мигающий огонек телефона в сетке над головой кажется пролетающим высоко самолётом.
Из очереди мне видно только часть дисплея кассы и там мерцает:
Цена
на все
Целую жизнь со мной происходит один и тот же фокус — самое главное, важное может существовать, только если оно где-то на самой границе моего бокового зрения, слегка не в фокусе. А если пытаться рассмотреть, и заговорить о нём прямо и всерьёз — остаётся пустое место. И ты обязан занимать себя всяким мелким пёстрым барахлом, чтобы не обращать внимания, не убивать это главное, висящее над виском, как обозначение степени у числа. А это так же трудно, как не повернуть голову на свист.
Были с Ниной в гостях, хозяин хвалился:
— Я хорошо готовлю, я же химик.
Читаю автобиографическую книгу Стивена Фрая, всё довольно больное, несмотря на постоянную иронию; описывает, как долго не мог научиться плавать. Белые плотики для опоры пловцов сравнивает с небольшими надгробиями, которые наполовину виднеются из воды над каждым плывущим.
Когда вдруг случаются моменты неожиданного осознания — где ты, что ты, зачем это всё, то кажется, что вырастаешь внутри себя, наконец, из крошечного в полноценного, надеваешь свою оболочку как пальто, вдеваясь в свои же руки, как в рукава. Иногда хочется расстегнуть пару пуговиц, жарко.
Напросилась к Саше на радио. Ведущие завели журнал, куда после эфира записываются случившиеся за смену косяки: «Олег Скрипка по биологическим причинам не мог быть автором трека для „Семнадцати мгновений весны“».
Я давно знаю, что нет какой-то одной собаки. Есть идея собаки вообще. И в каждом конкретном псе она проявляется. Существует собака как форма существования. И уши этой формы обычно пахнут как большая радость.
С нарастанием холодов у меня постепенно формируется сознание полярника, любое действие представляется очень трудным, мысли бильярдным шаром мечутся от «холодно» до «это очень надолго», я жду вестей с большой тёплой земли, делаю пометки в журнале и скоро начну прислушиваться к рокоту вертолета.
В Челябинске в какой-то афише приглашали смотреть на «исполнительницу душевного стриптиза». Надо было поспорить с кем-нибудь, раздевалась бы она или читала бы свои дневники. И то и другое можно делать красиво, под музыку.
Прошу Вовку найти мне в интернете картинки каких-нибудь рисованных смешных вертолётов. Долго не отвечает:
— Вовка, три часа прошло, тебе там некогда что ли?
— Нет, их тут просто столько… Я понял, у нас потому такая жизнь, что люди всё это время создавали смешные вертолёты!