Записки натуралиста
Шрифт:
А надо сказать, что в горных частях Крыма работа для собаки особенно трудная. Холмы, где скапливаются перепела, поросли редкими жесткими кустиками молодого граба. Иной раз зацепит собака ногой за упругую ветвь и до крови обдерет кожу. Еще опаснее для собаки щебнистая почва — шифер. Горячие собаки с первой же охоты в кровь разбивают ноги и выходят из строя. И тогда собака скулит на привязи дома, а охотник уныло бродит по холмам без четвероногого помощника — ведь без него перепелиная охота в значительной мере теряет свою привлекательность.
Медленно тянется август для охотников Алушты. Безоблачное, синее небо, нет ветра — безмятежно бирюзовое море. Наступит
Вот и конец августа. Перепела, конечно, уже пошли к югу, но под Алуштой их нет ни единого. Долетят перепелиные стаи до безлесных вершин Крымских гор, отдохнут на Яйле и, пользуясь благоприятной погодой, без остановки в ту же ночь пересекут море, так что их никто не увидит. Лишь изредка налетят перепела в темноте ночи на телеграфную проволоку, и побившиеся о провода птицы свидетельствуют о ночном перелете.
В сентябре в Крыму еще настоящее лето, но погода уже не так устойчива. Частенько на морской горизонт наползут клубящиеся облака, в высоких кипарисах засвистит ветер. И тогда по потемневшему морю загуляют седые волны, с шумом и брызгами разбиваясь о прибрежные скалы. Но не думайте, что это осень, — до осени еще далеко. Это беспокойный сентябрь впервые после жаркого лета напоминает вам о грядущем ненастье и холоде. Однако как бывает рад такой погоде охотник Южного берега Крыма! Только бы не стих ветер. И если в течение всей ночи будут так же сердито реветь волны и на морском горизонте не разорвутся темные тучи, ни один перепел не решится лететь через море. Множество перепелов рассядется по безлесным холмам и виноградникам и останется здесь в течение всего дня до наступления ночи.
За свою жизнь я провел в Алуште по меньшей мере двенадцать перепелиных сезонов. Сколько же раз я спал там, как спят во время отпуска другие отдыхающие люди? Думаю, раз десять, во всяком случае, не больше. И если за это одни сочтут меня за ненормального человека, то другие, конечно, найдут оправдание. Какой охотник сможет спокойно спать в перепелиное время?
Ночь — ни зги не видно. До рассвета еще часа полтора, а я уже в полной готовности жду сигнала. Растущее под окном дерево абрикоса настойчиво царапает ветвью по железной крыше. Сегодня этот то сильный, но утихающий звук радует мое сердце — значит, не стих ветер, значит, шумит море — будут перепелиные высыпки. Но где?
Слабый стук в окно прерывает мои мысли. Тотчас осторожно скрипит дверь, я с собакой выхожу во двор и испытующе смотрю на морской горизонт. Размещение туч позволяет предполагать, где ночью опустились пролетные стаи. «Лучше под Корбик», решаем мы с приятелем и направляемся знакомой дорогой.
Чуть брезжит бледный рассвет — мы на месте. Перед утром стихает ветер, умолкает море, меркнут звезды, и только загроможденный тучами южный горизонт напоминает нам о беспокойной ночи.
Охоту на перепелов нельзя начинать рано. Взлетевшая «пестренькая птица положительно растворяется в сумерках; приходится ждать, когда совсем посветлеет. И мы, растянувшись на крупных камнях, еще теплых от вчерашнего солнца, вслушиваемся в монотонный треск насекомых и, болтая о разных вещах, ждем первых лучей солнца.
Но вот на соседних холмах ниже нас звучит один, другой выстрел — пора начинать.
В восточных частях Сибири и в Уссурийском крае, где обитает японский перепел, также существует массовый осенний пролет и перепелиный промысел. Птицы летят к югу, у южной границы нашей страны образуют большие скопления, и здесь высоко ценятся как превосходная дичь.
Но мне лично не пришлось ни наблюдать пролета японских перепелов, не участвовать в их осеннем промысле. Вообще японского перепела я знаю не так хорошо, как его европейского собрата. Только в 1938 году я впервые столкнулся и познакомился с этой птицей.
В то время я работал в Уссурийском крае и жил в небольшой деревеньке в нижнем течении реки Большой Уссурки. Целые дни проводил я с ружьем и собакой-лайкой среди природы и домой возвращался обычно поздним вечером.
— Вы какой дорогой к сопкам ходите? — как-то за ужином спросила меня хозяйка.
— Как какой? — несколько удивился я. — Конечно, прямой, через болотину, то есть вашим зимняком, которым вы за дровами ездите.
— А разве вы не знаете, — продолжала моя собеседница, — сколько людей и скотины в этой проклятой трясине погибло? Совсем затянуло.
— Слышал, говорили мне об этом, но не полезу же я через болотину в незнакомом месте. Я уже давно приволок туда срубленную березку; ее как раз хватило, чтобы перебросить через всю трясину. Вот по этой кладке и хожу сейчас, и знаете сколько — Целых четыре километра в оба конца сокращаю.
— Верно, — согласилась хозяйка. — Но, правду говоря, озолотите меня, ни за что не пойду этой дорогой, да еще вечером.
Там даже птички не поют — молчит все. Вы не подумайте, что я утопленников боюсь, а все-таки около болотины мне даже днем страшно.
И хозяйка рассказала одну трагическую историю о том, как много лет назад, когда она была девочкой, в болотину затянуло парня из соседней деревни.
— Молод был, — говорила она, — на свои силы понадеялся, вот и затянула трясина. Наверное, увидел он огоньки в наших хатах — совсем близко, снял сапоги, надел их на палку и полез через болото. А утром пастух мимо стадо гнал — глядь, на этом месте среди зеленой травы одни сапоги чернеют.
Недели полторы прошло после этого разговора. Как-то вечером я возвращался домой с охоты. Уже темнело, когда я наконец добрался до знакомой болотины и, пощупав рукой в густой прибрежной осоке, извлек оттуда длинный шест. На него я обычно опирался при переходах по скользкой кладке через опасную трясину. Еще не наступили настоящие сумерки, однако с запада, медленно клубясь, наползала тяжелая грозовая туча. Она заволокла большую часть неба и окутала в сумрак притихшую природу. Как и перед всякой грозой, на короткое время стих ветерок, замолчали дневные птицы, но не слышно было и голосов ночи. Только среди кустарников, покрывающих окраины болота, монотонно трещала болотная птица — большой погоныш. «Урррр, урррр, уррр», — с короткими паузами отчетливо звучал его металлический голос.