Записки нечаянного богача 2
Шрифт:
Карт было ровно три, про колоду Тёма загнул. Первая — совет золотого деда Владимира Ивановича дать знать, если с Мурадовым пойдет неудачно. Вторая — ковчежец на хранении у мощного старика Михаила Ивановича. А третья, как говорят в народе, «два валета — и вот это», это Серёга Ланевский и Артём Михалыч Головин собственными персонами. На них-то, в принципе, и легла вся работа. В случае с Лордом — привычные ему сводки-проводки и прочая финансовая муть, в которой я тут же терялся, зато он ловил всё, что можно было изловить. Получив задачу слегка усложнить свои привычные схемы промышленным и финансовым шпионажем, Сергей Павлович, признаться, немного оробел. Но именно поэтому в помощь ему был отряжен незабываемый путешественник со сложной и почти всегда засекреченной историей, но с невообразимым кругом знакомых и сослуживцев. Нашлись такие и в службе экономической безопасности,
В результате выяснилось, что Абдусалам не только охраняет и тщательно блюдёт личные и финансовые интересы хозяина, но и про себя тоже не забывает. И оказалось, что довольно часто. И когда со счетов нескольких, казалось бы, никакого отношения к нему не имеющих, фирм пропали деньги — запереживал и стал допускать ошибки. На что и был расчёт. Самым трудным и сложным для меня было то, что, как рассказал Тёма, люди Абдусалама планировали похищение детей Дока и Барона. Случись с ними что — не знаю, как бы я с этим жил дальше, даже представить страшно. Но ребята Головина в охране знали толк гораздо лучше горячих южных джигитов, которых приняли на подходах к объектам так, что никто ничего и не понял даже. За первой ошибкой — угрожать моим близким — остальные посыпались горохом. Морды граждан, отправленных говорливым горцем за детьми моих друзей, оказались в таком пуху, что любой померанцевый шпиц удавился бы от зависти. Сотрудники органов обрадовались им, как младшеклассники — новогодним подаркам. В рекордные сроки южане подняли на небывалую высоту раскрываемость в нескольких отделах полиции Москвы и ближайшего Подмосковья. А то, что вызвавший их в столицу человек ничего не сделал для их спасения, здорово качнуло его репутацию. И вот тут-то как раз и пришли файлы от Второвских аналитиков. Выяснилось, что гордый и опасный Абдусалам не брезговал запускать руку в казну своего эмира. Нечасто и крайне, казалось бы, осмотрительно, но важны были именно подтверждённые факты. А такого не прощают нигде и никому, крыс не любят что в Лондонском или Московском Сити, что в мордовских лагерях. Просто наказания везде разные.
Нас доставил от вертолётной площадки до крыльца такой же космолёт, какой вёз до яхты и обратно, только без номеров вовсе. Видимо, по своему дачному участку серый кардинал разрешал кататься без регистрационных знаков. Вряд ли здесь где-то могли пастись торговцы полосатыми палками, пристально следящие за платной безопасностью дорожного движения. Встречал у трапа лично Фёдор Михайлович, памятный эрудит и умница с очень тяжёлыми руками. Но в этот раз проверять не довелось — поздоровались, познакомил его с мамой и братом, и мы отправились к дому.
Крыльцо было, кажется, с Мавзолей размером, и сам замок ему вполне соответствовал, маленьким на его фоне не выглядел. Потрясающе гармонично смотрелся весь ансамбль: и основное здание, и обширное крылечко, и прочие анфилады и галереи, или как там они правильно называются. Замок обнимал своими крыльями то ли садик, то ли парк размером с два стандартных советских детских сада. Только веранд, песочниц, железных ракет из трех труб, обваренных обручами разного диаметра, и прочих вкопанных разноцветных покрышек, разумеется, не было. Зато точно посередине была клумба. Формой и рисунком она не удивила. Круг, разделённый надвое, где справа были белые цветы, а слева — тёмно-фиолетовые настолько, что казались чёрными. Замок высился на холме, и парк был расположен под небольшим уклоном.
— Пойдёмте, гости дорогие, ваши комнаты в правом крыле, — сообщил Фёдор, глядя, как наше походное барахлишко грузят на тележки, выглядевшие совершенно по-отельному, крепкие парни в костюмах.
Направо — это хорошо, это правильно. А то бывал я давеча в одном левом крыле. Как и выбрался — не помню. Ни денег, ни телефона, ни штанов. Чудом спасся, в общем.
Внутреннее устройство или правильнее — убранство замка тоже не подвели. В Версалях и прочих Луврах я не бывал, но, полагаю, было вполне на уровне. По сравнению, например, с Пушкинским музеем, было пустовато, скучновато и бедновато. В музее. Здесь — нет. Аню я тут же закинул на плечи, Надя взяла меня под локоть с поистине княжеской грацией. Кивнул Петьке — они с Антошкой
Нас проводили по коридорам, всем своим видом, казалось, нарочно поддерживающим и всячески укрепляющим когнитивный диссонанс и классовую ненависть, особенно после таёжной заимки. Я изо всех сил напоминал себе, что каждый волен жить и обустраиваться так, как ему угодно, и что материал, цвет и фактура стен в чужом доме, как и картины, висевшие на них, не имели ко мне никакого отношения, что характерно, как и я — к ним. Судя по восторженно-испуганному взгляду мамы и угрюмому — брата, они думали явно о чём-то другом. Комнаты были попроще. Эдакий Гранд Хайят Мариотт, но без подлинников на стенах — люкс, но не лакшери. Зато в каждом номере по две ванных комнаты, а на кровати была разложена одежда, в которую Аня с Надей тут же вцепились. В связи с тем, что кровать была тоже нескромного размера, шмоток на ней поместилось аж шесть комплектов, по два для каждого. Антона, маму и брата развели по отдельным номерам, но тут же, по соседству. Не успели мы привести себя в порядок, как в номер, деликатно постучав, вошёл Фёдор.
— Михаил Иванович освободится через полчаса, готов? — спросил он меня.
— Давно. То есть тьфу, всегда! — испортил я клич пионера.
— Давай тогда одевайся, я в коридоре, — и эрудит покинул холл.
— Дим, а надолго мы тут? — спросила Надя, выходя из ванной в белом гостиничном халате. Следом шлёпала босиком с недовольным видом дочь.
— Я очень надеюсь, что завтра дома будем. Ань, что с лицом?
— Я обратно хочу, пап! В лес, на озеро. Тут всё красивое, но какое-то ненастоящее. И всё чужое! — умный ребенок в двух словах уместил всё то, что беспокоило меня с момента посадки вертолёта на территории Второвской усадьбы.
— Для начала надо до дома добраться, Анют. Ты же ещё Лобо с остальными зверюшками не познакомила, — переключил я её, да и себя, на темы попроще. А Наде сказал:
— Мы сейчас обсудим с Михаилом Ивановичем, но пока план был такой: я встречаюсь с Мурадовым, мы находим компромисс и расходимся. Возвращаюсь, забираю вас домой, садимся за ноут и находим билеты на завтра-послезавтра куда-нибудь туда, где океан, белый песочек, тёплое солнышко и не ловит ни один телефон. Недели на три, думаю.
— Отличный план. Ты от него далеко, главное, не уходи, и не увлекайся! — погрозила пальцем жена.
— Чем? — уточнил я.
— Да, собственно, всем, — легко ответила она. — А то знаю я тебя, хлебом не корми — дай куда-нибудь встрять. Не надо пока, Дим. Дай нам немножко хоть передохнуть.
До кабинета Второва шли с Фёдором молча, пешком. Я как-то думал, что, принимая во внимание масштабы поместья, машину подгонят прямо в коридор. Но оказалось не так и далеко — дошли до холла, свернули, ещё раз свернули, зашли в лифт и вышли из него. Правда, не покидало ощущение, что ехал он вниз. А в коридоре, куда мы попали, не было ни единого окошка, чтоб проверить догадку. Эрудит приложил большой палец правой руки к косяку одной из дверей, ничем не отличающейся от соседних. И на косяке, если я не ослеп, не было ни панелей, ни датчиков. Но в двери раздался щелчок электронного замка. Мы вошли и оказались в кабинете, ничего общего, как по мне, не имевшим с образом страшного и ужасного серого кардинала. Комната подошла бы, пожалуй, средней руки дворянину конца XIXвека, или крепкому номенклатурному работнику первой половины XX, они довольно часто жили в одних и тех же интерьерах. Правда, первые оставляли их не по своей воле. Хозяин сидел за большим письменным столом с зеленым сукном. Слева от него стояла настольная лампа с зеленым стеклянным плафоном. Ножка и подставка были из белого мрамора, из него же была сделана сидевшая будто под солнечными лучами белочка. Точно такая же лампа была у моей бабушки, и точно такой же плафон я в детстве расколотил, играя в комнате теннисным мячиком, который тогда почему-то называли «арабским».
На как-то ненавязчиво и вполне гармонично встроенной в не самый современный антураж большой ТВ-панели шли какие-то бизнес-новости на немецком. Михаил Иванович в это время говорил с кем-то по телефону, настоящему, старинному, где трубку с витым проводом потом кладут на две железных рогульки. Я расслышал только «морген» и «гольт». Если ничего не перепуталось в голове со школьных лет чудесных, то «морген» — это «утро» или «завтра». Утро давно прошло, значит, завтра что-то должно случиться с золотом, и в деле немцы. В тайгу тут же захотелось ещё сильнее, чем Ане.