Записки о пробуждении бодрствующих

Дейч Дмитрий

Я прошу альбатросов не говорить со мной больше об экипаже. Они озадаченно переглядываются и вдруг говорят: тебе всё равно придётся встречаться с членами экипажа, поскольку скоро корабль починят и вам нужно будет плыть дальше.

Но я не хочу никуда плыть, и отвечаю, довольно резко: пусть плывут без меня.

Они не могут уплыть без тебя, — говорят альбатросы, — ведь ты —

капитан корабля.

13 августа 2006

Куда-то ехал, бесконечно долго, и уже было зачислил происходящее в разряд ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНЫХ сновидений, всё указывало на это, в том числе – средство передвижения: нечто вроде длинной тележки на рельсах ( «американские горки»? ) . Состав пассажиров всё время менялся, не было никаких признаков ОСТАНОВКИ, ЦЕЛИ (как в случае постоянно повторяющегося сна о ГИГАНТСКИХ ПОЕЗДАХ) . И тем не менее, вскоре стало ясно, что мы ПРИБЫЛИ. Это был город, смутно напомнивший Питер: горбатые каменные мостики и речка, низкое тёмное небо.

Девушка, стоящая на одном из этих мостиков, наблюдала полёт кометы.

Комета была похожа на медленную сверкающую каплю.

17 августа 2009

Я маленький и хочу на ручки: мама улыбается, раскрывает объятия, но вдруг резко отстраняется и говорит: осторожно, я медная.

Меня это останавливает, не понимаю что она имеет в виду, но — отступаю в угол и принимаюсь за ней наблюдать.

Мама пьёт кофе, курит, пепел падает в пепельницу.

Пепельница — медная, — говорю я и вдруг понимаю, что сказав «пепельница — медная», я вырос и теперь мне нельзя на ручки.

Ничего, — говорит мама, — главное, у тебя — хрусталь.

Я осматриваю себя с ног до головы, заглядываю в карманы — нет никакого хрусталя.

А ты загляни в зеркало, — смеётся мама.

Вместо собственного отражения вижу в зеркале полупрозрачную фигуру, повторяющую мои очертания, но как бы недооформленную, неполную. Будто кто-то собрался изваять меня в хрустале, но бросил на полдороге.

Это я? — спрашиваю маму.

Когда станешь прозрачным,— отвечает мама, — я попрошусь к тебе на ручки.

25 сентября 2006

Вечером,

за полчаса до наступления «детского» времени, они садятся за круглый кухонный стол. Отец достаёт из шкафчика посудину, отдалённо напоминающую старинную маслёнку автолюбителя 30—х годов, но большего размера. На столе появляется также фаянсовая миска – из тех, что домохозяйки используют для приготовления больших «семейных» салатов. Подняв «маслёнку» как можно выше – на вытянутых руках, – отец наклоняет её, до тех пор, пока выпуклая капля мёда не повисает над краем узкой воронки. Тут движение замедляется: необходимо отсрочить мгновение, когда капля перевалится через край и превратится в тонкую струйку, почти ниточку, соединяющую дно миски и металлический носик.

Дочь зачарованно наблюдает за этим процессом, изредка кивая головой, улыбаясь или морщась в зависимости от того, насколько отцу удаётся справиться с медовым валом, который с течением времени всё более напоминает самостоятельное, живое, способное бороться за свободу волеизлияния существо.

Наконец, мёд одерживает верх, отец замирает, продолжая держать сосуд на вытянутых руках – так, что вены на тыльной стороне ладони набухают и руки подрагивают от напряжения.

Мёд льётся.

Они смотрят, как льётся мёд.

В полной тишине льётся мёд.

Они смотрят.

1 ноября 2006

Снилось, что дверь в мою комнату сделана из хрусталя, и на дверную ручку повешена винтажная бархатная табличка с надписью "НЕ ХЛОПАТЬ".

4 ноября 2006

Я – актёр маленького авангардного театра в роли грабителя банков по кличке Фауст. В первом акте мы с подельниками успешно грабим банк. После происходит делёж награбленного, и, как водится, бандиты не всегда находят общий язык.

В конце акта меня закалывает ножом моя же собственная подруга. Убийство превращается в фарс: мы много шутим, публика смеётся.

Конец первого акта. Занавес.

Актёры собираются за сценой. Режиссёр объявляет: «Второй акт тоже покажем, хоть это и не планировалось».

 Актёры переглядываются.

Я возражаю в том смысле, что репетировал только начало: там, где приходят остальные грабители, и я, умирая, веду с ними комический диалог на тему тщеты и бессмысленности усилий любого рода. После этого я вроде бы умираю окончательно и оставшуюся часть времени просто лежу на сцене, но поскольку дальше не репетировал, полной уверенности нет.

«Пустяки, – говорит режиссёр. – Ты и в самом деле лежишь, и по ходу действия, ближе к концу произносишь всего одну фразу. Ничего сложного. Вот тебе сценарий, найди это место. Через три минуты начинаем.»

Я лихорадочно листаю сценарий, но ничего не нахожу. К началу второго акта выхожу на сцену с мыслью о том, что где-то ближе к концу акта меня ждёт серьёзное испытание. После трагикомической развязки некоторое время лежу неподвижно, но чем больше думаю о том, что не знаю когда по сценарию нужно вступать (и что делать, говорить) , тем беспокойнее.