Записки о Пушкине. Письма
Шрифт:
Получивши этот ответ Пушкина, я пошел осматривать источники, гулянья и город, что заняло меня на несколько часов. Возвратившись домой после заката солнца к вечернему чаю, нахожу Пушкина, играющего в банк с Дороховым и офицером Павловского полка Астафьевым.
– La glace est rompu, [591] – говорит мне Пушкин. – Довольно мы терпели, связанные словом, но ведь слово дано было до вод; на водах мы выходим из-под твоей опеки, и потому не хочешь ли поставить карточку? Вот господин Астафьев мечет ответный.
591
Лед сломан (франц.).
– Ты совершенно прав, Пушкин. Слово было дано – не играть между собою до вод; ты сдержал слово благородно, и мне остается только удивляться твоему милому и покладистому
Пушкин в этот вечер выиграл несколько червонцев; Дорохов проиграл, кажется, более, чем желал проиграть; Астафьев и Пушкин кончили игру в веселом расположении духа, а Дорохов отошел угрюмый от стола.
Когда Ахтафьев ушел, я просил Пушкина рассказать мне, как случилось, что, не будучи никогда знаком с Астафьевым, я нашел его у себя с ним играющего.
– Очень просто, – отвечал Пушкин, – мы, как ты ушел, послали за картами и начали играть с Дороховым; Астафьев, проходя мимо, зашел познакомиться; мы ему предложили поставить карточку, и оказалось, что он – добрый малый и любит в карты поиграть.
– Как бы я желал, Пушкин, чтобы ты скорее приехал в Кисловодск и дал мне обещание с Астафьевым в карты не играть.
– Нет, брат, дудки! Обещания не даю, Астафьева не боюсь и в Кисловодск приеду скорей, чем ты думаешь.
Но на поверку вышло не так: более недели Пушкин и Дорохов не являлись в Кисловодск; наконец, приехали вместе, оба продувшиеся до копейки. Пушкин проиграл тысячу червонцев, взятых им у Раевского на дорогу. [592] Приехал ко мне с твердым намерением вести жизнь правильную и много заниматься; приказал моему Кирилову приводить ему по утрам одну из лошадей моих и ездил кататься верхом (лошади мои паслись в нескольких верстах от Кисловодска). Мне странна показалась эта новая прихоть; но скоро узнал я, что в Солдатской слободке около Кисловодска поселился Астафьев и Пушкин всякое утро к нему заезжал. Ожидая, что из этого выйдет, я скрывал от Пушкина мои разыскания о нем. Однажды, возвратившись с прогулки, он высыпал при мне несколько червонцев на стол.
592
В прежних публикациях: «на дорогу у Раевского».
– Откуда, Пушкин, такое богатство?
– Должен тебе признаться, что я всякое утро заезжаю к Астафьеву и довольствуюсь каждый раз выигрышем у него нескольких червонцев. Я его мелким огнем бью, и вот сколько уж вытащил у него моих денег.
Всего было им наиграно червонцев двадцать. Долго бы пришлось Пушкину отыгрывать свою тысячу червонцев, если б Астафьев не рассудил скоро оставить Кисловодск.
Несмотря на намерение свое много заниматься, Пушкин, живя со мною, мало чем занимался. Вообще мы вели жизнь разгульную, часто обедали у Шереметева, Петра Васильевича, жившего с нами в доме Реброва. Шереметев кормил нас отлично и к обеду своему собирал всегда довольно большое общество. Разумеется, после обеда …в ненастные дни занимались они делом: и приписывали и отписывали мелом. [593]
593
Это стихи П. А. Вяземского, записанные Пущиным прозой.
Тут явилась замечательная личность, которая очень была привлекательна для Пушкина; сарапульский городничий Дуров, брат той Дуровой, которая служила в каком-то гусарском полку во время 1812 года, получила георгиевский крест и после не оставляла мужского платья, в котором по наружности ее, рябой и мужественной, никто не мог ее принять за девицу. Цинизм Дурова восхищал и удивлял Пушкина; забота его была постоянная заставлять Дурова что-нибудь рассказывать из своих приключений, которые заставляли Пушкина хохотать от души; с утра он отыскивал Дурова и поздно вечером расставался с ним.
Приближалось время отъезда; он условился с ним ехать до Москвы; но ни у того, ни у другого не было денег на дорогу. Я снабдил ими Пушкина на путевые издержки; Дуров приютился к нему. Из Новочеркасска Пушкин мне писал, что Дуров оказался chevalier d'industrie, [594] выиграл у него пять тысяч рублей, которые Пушкин достал у наказного атамана, и, заплативши Дурову, в Новочеркасске с ним разъехался, поскакал один в Москву и, вероятно, с Дуровым никогда более не встретился.
594
Проходимцем (франц).
В память нескольких недель, проведенных со мною на водах, Пушкин написал стихи на виньетках в бывшем у меня «Невском альманахе» из «Евгения Онегина». [595]
595
В прежних публикациях так: «…из «Евгения Онегина» в бывшем у меня «Невском альманахе».
На виньетке представлена была набережная Невы с видом на крепость и Пушкин, стоящий опершись о гранит и разговаривающий с Онегиным.
Другая надпись, которую могу припомнить, была сделана к виньетке, представляющей Татьяну в рубашке, спущенной с одного плеча, читающую [596] записку при луне, светящей в раскрытое окно, и состояла из двенадцати стихов… [597]
Из дневника 1826 года [598]
596
В автографе Пущина – описка: «печатающую»
597
Приведенное дальше стихотворение печатается в сочинениях Пушкина под 1829 г. (изд. АН СССР, т. II, стр. 1118), с некоторыми отличиями – по другим спискам.
Подписи М. И. Пущина в автографе нет. Непосредственно за его текстом – письмо Л. Н. Толстого. Под письмом – дата: «4 мая (и. ст.)».
Об этой встрече с Пушкиным за Кавказом М. И. Пущин писал также брату из Кисловодска 25 августа 1829 г.: «…Время здесь провожу довольно приятно – лицейский твой товарищ Пушкин, который с пикою в руках следил турок перед Арзерумом, по взятии оного возвратился оттуда и приехал ко мне на воды. Мы вместе пьем по нескольку стаканов кислой воды и по две ванны принимаем в день. Разумеется, часто о тебе вспоминаем, – он любит тебя по-старому и надеется, что и ты сохраняешь к нему то же чувство… Вольховский, с которым я жил в нынешнем походе, занемог в Арзеруме и возвратился лечиться в Тифлис. Сегодня получил от него письмо; он тоже интересуется о тебе…» (полностью в книге И. И. Пущин, Записки…, 1925, стр. 320).
Письма М. И. Пущина (за 1825 г. и сл.) и другие документы его – в ЦГИА (ф. 1705, ед. хр. 8, 11 и сл.); в Лит. арх. (ф. 123, оп. 1, № 93, 103; ф. 195, оп. 1,1 2616); в Рукоп. отд. Пушкинского Дома (см. сб. «Декабристы», 1951, по указ.).
598
Неизданный дневник М. И. Пущина за 1826 г. хранится в Пушкинском Доме (шифр: Р 1, оп. 22, № 3971). Посылался родными с пути в Сибирь. Написан по-французски и по-русски. Здесь публикуются записи, относящиеся непосредственно к И. И. Пущину. Выписки из Дневника и перевод французского текста (в изложении) сделаны научной сотрудницей Пушкинского Дома М. П. Султан-Шах.
30 сентября. Я уверен, что посещение Вошара доставит вам большое удовольствие; он действительно очень добр, раз взялся исполнить все порученья; он обещал мне, что сообщит Вам все, что даст Вам представление о будущем Жанно; грустно, однако, сознавать, что первый человек, узнавший обо всем, что с нами приключается, – иностранец и что никто из наших компатриотов не хочет ничего знать и не ищет способа приехать к нам; простите, дорогие сестры, что я послал его к Вам, но я уверен, что Вы найдете средство заплатить ему. В настоящее время это меня очень устраивает, раз дорога, мне предстоящая, очень длинная.
Уверенность в том, что Вы теперь спокойны относительно моей судьбы, – мне отрадна. Я надеюсь, что наступит день, когда Вы будете также спокойны о судьбе дорогого Жанно. Дай бог мне увидеть его при его проезде раньше, чем я уеду.
2 октября. Сегодня должна была быть почта, но ничего нет; предполагаю, что дороги неисправны; я ожидаю почту с нетерпением; возможно, буду знать что-либо о Жанно.
5 октября. Если Вы переписываетесь с Лепарским, скажите ему, что его протеже Глэн[?] – человек редкий во всех отношениях, и интерес к судьбе моей – невыразим; он страдает за меня… Именно он берет на себя передать все, что я должен сказать Жанно, если он проедет город.