Записки офицера Красной армии
Шрифт:
Ну я говорю:
— Вчера лишку выпили. Не помню ни слова из нашего разговора.
А он рассмеялся (у меня от этого смеха аж колени подкосились) и говорит, водя бритвой по руке:
— Да так, болтали о чём-то по-дружески. Сегодня и я толком не помню.
И кашлянул. Но как кашлянул!
«Да, пропал я». Понял я, что он донесёт о нашем вчерашнем антигосударственном разговоре.
И стало мне очень неприятно. Подумайте сами: я, порядочный офицер, и — можно сказать — герой Красной Армии, должен пропадать из-за этой подлой, польской (извините — теперь белорусской) гадины!.. Что делать?… Наверное я первым должен как можно скорее донести! Может успею в подходящий момент и не арестуют. Да уж пусть бьют сколько хотят.
«Да — решил я — я первый донесу! Не опередишь меня, буржуйский холуй! Понесу ответственность за свою глупость и отсутствие большевистского характера!»
Отошёл я от умывальника и в спешке одеваюсь. А Липа тем временем кричит из коридора:
— Эй, командир, место освободилось. Прошу умываться и бриться.
— Спасибо — говорю я. — Попозже.
А сам быстренько оделся, чтобы его опередить, и бегом на улицу. Когда свернул на шоссе, оглянулся и заметил, что Липа вышел из дома. Остановился я в стороне, у ограды, и думаю: «Теперь надо посмотреть, куда он пойдёт».
Вскоре Липа миновал меня и пошёл не в город, а по железнодорожным путям. Мне немного полегчало, к тому же я заметил на нём рабочий комбинезон и сумку с инструментом под мышкой.
«А может не донесёт?… Может он в самом деле не помнит вчерашний разговор?… Ведь выпил он раза в два больше моего!»
Пошёл я следом за ним. Недалеко находилась железнодорожная электростанция. Липа вошёл внутрь, а я же свернул с путей в сторону. Нашёл себе удобное место между штабелями шпал и там расположился. Думаю я: «Если через два часа не пойдёт в город, то наверное уже не донесёт. Кажется в самом деле забыл, о чём мы вчера за бутылкой разговаривали».
Но прождал я до полудня. Послышался гудок. Вскоре после этого Липа вышел из электростанции и через пути к дому направился. Наверное на обед пошёл. А я издали за ним иду, зашёл на наш двор и тихонько прошёл в свою комнату. Там лёг на кровать. От страха меня покинули все силы, прошибло потом и дрожь в ногах появилась. Спустя какое-то время проклятый Липа постучал ко мне. У меня даже сердце остановилось, но позволил войти. Липа вошёл со стаканом водки в руке.
— Вот, красный командир, это самое лучшее лекарство от головной боли. Клин… клином!
— Нет — сказал я. — Не буду я пить. Ваша водка какая-то странная, ударяет по голове и память отшибает. Всё время пытаюсь вспомнить, о чём мы вчера разговаривали и ничего в голове не осталось. Может ты помнишь?
— А чего про это думать? От этого мозг опухнуть может. Да разве упомнит человек всё, о чём он по пьяни болтает?… Говорили обо всём и ни о чём.
— А ты не врёшь? — спросил я.
— Зачем мне врать?… Или ты в самом деле повредился умом?… На вот, выпей водки и станет лучше.
Мне стало легче. Я понял, что он не донесёт, потому что ничего не помнит о нашем реакционном разговоре. Выпил я водку, а потом уснул. Но совсем успокоил только через три дня. И твёрдо решил для себя — больше никогда ни с кем о политических делах разговаривать не буду. Никогда!
29 ноября 1939 года. Лида
Сегодня получил от Дуняшки письмо. Пишет она:
«Любимый Мишечка!
Большое спасибо за твоё письмо и за фотографию. Не могу на неё налюбоваться. Трудно поверить своим глазами, что это на самом деле ты. Всё люди из нашего колхоза вечером, после работы, ко мне приходят и фотографию рассматривают, и тоже её все хвалят. Только не могут поверить, что те часы, что у тебя на руках и в карманах, настоящие. Но я верю тебе, орёл ты мой и герой, и я очень горжусь тобой.
Хотела и я тебе мою фотографию послать. С этой целью даже написала заявление в НКВД, чтобы разрешили мне на один день выехать в город сфотографироваться. Может
Намедни приезжали из НКВД и забрали семью Моргалова, которого выслали в лагерь за то, что он по пьянке говорил про войну с Германией. Я тебе уже писала про это. Ну, мы потом собрание созвали и послали благодарности властям за охрану нас от контрреволюционных элементов. Понятное дело, если Моргалов говорил, что будет война с Германией, то это мог слышать кто-то из его родни. Надо уничтожать этих фашистских гадов и английских агентов.
Я очень рада, что до вас дошли те эшелоны с надписями «ХЛЕБ ДЛЯ ГОЛОДАЮЩЕЙ ПОЛЬШИ» и что у вас теперь нет недостатка с едой. Это очень приятно, что наше правительство так заботится о героической Красной Армии. Только я сильно боюсь, как бы те кровопийцы, поляки, тебя где-нибудь подло не убили или не отравили. Береги себя, дорогой, и будь осторожным.
Прочитал я это письмо и сразу решил купить Дуне платье и сапоги. Пошёл я в город, но в магазинах уже почти ничего нет. Понятное дело, наши парни всё раскупили, а торговцы новый товар не заказывают и магазины позакрывали. Но кроме этого ещё много комиссионных магазинов, в которых немного подороже можно купить чего только душа пожелает. Тут здешние буржуи сдают свои вещи, когда им не хватает денег на жизнь. А для нас это очень выгодно и мы очень рады этому.
Значит, купил я для Дуни платье, но специально подешевле выбрал, всё равно весь колхоз обзавидуется. Купил также не новые сапоги, ну и белья пару штук, потому что помню — белья у неё вообще нет. А паненка, что в том магазине продавала, спросила меня:
— Это наверное для жены?
— Нет — ответил я. — Для невесты. Она артистка в театре.
А другая говорит:
— Что же, у вас в России нет магазинов с одеждой и обувью, чтобы она могла себе купить по вкусу?
Понял я, что подлая фашистская гадина втягивает меня в политический разговор и хочет, подлым образом, высмеять Советский Союз. Так что я говорю:
— У нас всего много и всё лучше и дешевле чем у вас. Вы даже не видели таких вещей, какие есть у нас.
— Тогда зачем мы всё это покупаете?
— Как это: зачем?… Чтобы в подарок послать, на память. Будет одевать это дома, когда убирается или готовит. А на вечеринку, или собрание какое, или на прогулку, наденет наше, советское.
Одна из них говорит мне:
— Есть хорошие шёлковые чулки. Может купите для комплекта?
Подумал я: «В самом деле, стоит Дуняшке чулки послать». А продавщица на прилавок коробку поставила и показывает мне чулки разные. Просмотрел я все и сказал так:
— Ну что же это за чулки, как паутина! У нас чулки делают крепкие и толстые. А эти, я даже не знаю, как она на ногу натянет.
— Отчего же? — сказала одна из них. — Очень даже крепкие. Наверняка крепче ваших хлопчатобумажных. И ноги красиво облегают.
Купил я две пары чулок и спрашиваю про подвязки. Потому что где потом Дуняшка резинки на подвязки купит? А они говорят, что сейчас у них резинки на подвязки нет. И что вообще мало кто подвязки носит.
— Тогда как вы чулки носите, чтобы они вниз не сползали?
А они как принялись смеяться. Потом та что постарше говорит:
— Сейчас покажу.
Вынула из ящика какой-то розовый предмет и себе на бедрах застегнула. Потом объясняет мне: