Записки опального директора
Шрифт:
К вечеру похолодало, и вода по обе стороны дорожки, ведущей к селу, покрылась тонким слоем льда. Кустарники были низкими и редкими, укрыться, практически, было негде. Боря крикнул нам сойти с дорожки, где мины ложились чаще, а мы стали для них открытой мишенью. Он велел рассредоточиться и двигаться через кустарники в направлении села. Я свернул с дорожки вправо, а Женя влево. Боря продолжал с перерывами свою перебежку по дорожке, наблюдая за нами по обе стороны от себя. Быстро двигаться мы не могли из-за большого веса амуниции и разобранных станковых пулемётов Со всех сторон рвались мины, многие из которых попадали в цель, унося жизни наших солдат. Когда я пробежал половину пути и уже просматривалось поле, отделяющее лощину от села, услышал вой мины, летящей, как мне казалось, прямо на меня. Успел прижаться к земле, но это не помогло. Я услышал разрыв
Очнулся от холода и желания пить. Вокруг было темно. Я лежал в воде, покрытой тонкой коркой льда. Попытался прильнуть губами к жиже, в которой лежал. Из левого глаза хлынула кровь и я почувствовал острую боль в левом коленном суставе. Нельзя было оставаться лежать в ледяной воде и я, опираясь на руки, стал двигаться к стожку сена, находящемуся поблизости. Когда мне это, наконец, удалось и я устроился в сухом, приятно пахнущем сене, вдруг услышал невдалеке немецкую речь. С трудом присмотревшись через щелочку в сене, я увидел на дорожке, идущей к селу, машину и несколько немецких солдат с автоматами. Они направлялись в сторону моего укрытия, осматривая по пути трупы наших солдат и подбирая кое-что из оружия. Чувствуя себя в полной безопасности, они громко разговаривали, шутили и посмеивались. Один из них возился с трупом, лежащим рядом со стожком сена, укрывшем меня, и стал своим тяжёлым солдатским ботинком на палец моей руки. Хоть между пальцем и ботинком был какой-то слой сена, боль была невыносимой. Немец поднял лежащий рядом автомат, порылся в вещмешке и карманах убитого и всё продолжал стоять, сжимая мой палец. Он подозвал другого солдата, передал ему трофеи и тщательно осмотрел участок вокруг моего укрытия, пользуясь фонариком. Силы покидали меня из-за сильной боли в пальце, ранений в ногу и голову, а больше из боязни быть обнаруженным немцами. Любой мой звук или движение неминуемо бы привели к этому.
К счастью всё обошлось. Немцы закончили осмотр и уехали в направлении Краснограда.
Кругом было тихо. Рассвело. Я мог уже видеть, как много однополчан полегло в этой лощине. Было ясно, что полк ушёл в направлении села, а немцы вернулись в город. Нужно было что-то делать, ибо здесь меня поджидала смерть от потери крови, голода, холода и жажды.
Я попытался что-либо поесть из остатков сухого пайка и обнаружил, что кроме уже известных мне ранений, один из осколков мины пробил щеку и выбил несколько зубов, что вызывало сильную боль при попытке жевать пищу. Единственное, что мне удалось, это проглотить несколько кусочков размокшего в моём вещмешке сахара, что вызвало ещё большую жажду, утолить которую было нечем.
Взошло солнце. Потеплело. Нужно было покидать своё тёплое убежище и искать спасения. Я отчётливо понимал, что вторую ночь мне здесь не выжить. Дожидаться помощи своих было опасно, ибо лощина обстреливалась немцами и находилась под их контролем. Скорее можно было дождаться второго прихода сюда немцев.
Попытался подняться, но невыносимая боль в ноге и головокружение свалили меня. Я подобрал лежащую невдалеке палку и, опираясь на неё, стал медленно передвигаться к дорожке, ведущей в село. Каждое движение отдавалось сильной болью в колене, из-за которой я не чувствовал боли от нескольких других ран, которые я успел обнаружить, если не считать того, что совсем не видел левым глазом.
Было тихо. Только изредка слышны были одиночные выстрелы и короткие автоматные очереди. Я так ослабел, что приходилось отдыхать через каждые 10-15 минут. И всё же, к полудню мне удалось добраться до поля. Были видны белые хаты на краю села и слышен лай деревенских собак.
Двигаться в село через открытое поле днём было опасно, так как я стал бы живой мишенью. Решил дождаться сумерек и уж тогда рискнуть добраться до села. Уверенности в том, что там ещё находятся наши части не было. Я отполз от дорожки и устроился на сухом месте под кустарником. Мучила жажда. Чувствовал, что появился жар. Невдалеке паслась корова, и одолевала мысль подползти к ней и попытаться надоить молока. Но силы покидали меня и я то ли уснул, то ли потерял сознание. Очнулся, когда начало темнеть, от услышанной поблизости русской речи. Собрав последние силы, я позвал на помощь. Подбежали два солдата. По наличию у них сумок с изображением красного креста, я догадался, что это наши санитары. Они напоили меня водой, дали несколько глотков спирта и, соорудив самодельные носилки, потащили к селу. Двигались ползком, так как поле простреливалось. Добрались благополучно и довольно быстро. Меня занесли в чистую комнату,
По дороге я несколько раз терял сознание. Боль в ноге всё усиливалась. На станции дождались санитарного поезда, следовавшего на станцию Лозовая. Мест в поезде не было и меня уложили в проходе. Пришёл врач, бегло осмотрел мои раны, пощупал пульс и велел сделать несколько уколов.
В сознание пришёл в госпитале. Как мне стало известно позднее, он находился на станции Лозовая. Я лежал в небольшой палате, где, кроме меня, было ещё несколько тяжелораненых. В палате было тепло, чисто и тихо. Изредка слышались стоны. Подошла сестричка и предупредила, что меня вскоре повезут на операцию. Не было сил даже что-либо ответить ей. Пробежали только мысли о последнем бое с немецким десантом, о страхе и бессилии перед вражескими танками, о друзьях-товарищах Боре и Жене, о лейтенанте Скибе и Василии Степановиче. Что с ними теперь? Взяли ли Красноград?
Подкатили стол на колёсах. Два санитара легко перенесли меня с кровати и покатили в операционную. Было очень больно от любого толчка или прикосновения. Операцию делали под наркозом. Я проснулся ночью и понял, что наложили гипс, лишивший меня возможности даже сидеть. Оказывается было ещё ранение в поясницу. Я мог лежать только в одном положении на спине. Меня напоили из чайника каким-то бульоном. Боль утихла и мне стало немного легче.
Через несколько дней в палату привезли тяжелораненого молодого бойца, которому тут-же ампутировали ногу. Когда он, после операции, пришёл в сознание, то рассказал, что участвовал в повторном штурме Краснограда. Кроме нашей дивизии в нём участвовали другие воинские части, оснащённые артиллерией и танками. Много наших солдат полегло в том штурме, но город освободили.
Стало как-то легче на душе от того, что не зря пострадал я в том, последнем для меня, сражении большой войны, которая только по настоящему ещё начиналась.
Я вступал в новую битву за собственную жизнь, в которой никто не мог предсказать, кто окажется победителем.
44
Эвакогоспиталь размещался в здании средней школы и об этом можно было догадаться, даже не выходя за пределы палаты. На стенах висели портреты классиков украинской литературы Тараса Шевченко и Ивана Франко, а со стены даже не сняли классную доску.Чувствовалось что переоборудование школы под госпиталь проходило в спешном порядке и многое, что было меобходимо для стационарного лечения и ухода за ранеными ещё не успели, не смогли, а возможно и не собирались сделать. Всё в госпитале было временным.
Главное, о чём позаботились организаторы госпиталя, было завезти и разместить максимальное количество кроватей. В этом они преуспели: койки стояли почти впритык одна к другой, и узкий проход для обслуживающего персонала был оставлен только с одной стороны. Даже в школьных коридорах размещались кровати.
Не доставало в госпитале и медицинского оборудования, инвентаря, медикаментов, перевязочных материалов и обслуживающего персонала.
Главной его задачей было оказать первую врачебную помощь, сделать срочные хирургические операции, наложить гипс и поскорее отправить раненых в тыл. Для этого здесь самоотвержено трудились врачи и медсёстры, повара и посудомойки, санитары и нянечки, интенданты и шофера.
Раненых сюда завозили днём и ночью, не дожидаясь наличия свободных мест. Круглосуточно работали перевязочные и операционные, и непрерывно доставлялись на вокзал, получившие помощь и подготовленные к дальнейшей транспортировке больные. Врачи и медсёстры порой работали сутками, попеременно отдыхая по паре часов в примитивно оборудованных для этого комнатах.
По мере приближения фронта, поток раненых всё нарастал.
Днём, а иногда и ночью, когда сирены объявляли воздушную тревогу, всех ходячих больных отправляли в бомбоубежище, которое размещалось здесь же, в подвале. Об этом сообщалось также по радиорепродукторам, висящим в каждой палате.