Записки опального директора
Шрифт:
По оценке тёти Лизы я для этой цели совсем не подходил по многим показателям.
– Что это за мужчина, - говорила тётя Лиза, - маленький, щупленький, да ещё и калека.
Опытным глазом она быстро нашла во мне ещё один крупный недостаток, который полностью исключал возможность считать меня кандидатом в женихи для приличной еврейской девушки.
– Что это за еврей, который не умеет делать хейндерлех, - возмущалась она.
Это выражение я слышал часто не только от неё, но и от дяди Яши. Под ним они понимали всякого рода комбинации и сделки, которые приносят доход и без которых, по их глубокому убеждению, невозможно обеспечить приличную жизнь.
– Пусть мои враги
По мнению тёти Лизы я не подходил в кавалеры для Анечки и по некоторым другим причинам, которые она держала в уме и о которых предпочитала вслух не высказываться. Вообще в этом доме меня забраковали с первого взгляда и по всем статьям.
Правда была у меня здесь и союзница. Ею была младшая сестра Ани - Полечка, которая недавно приехала из Днепродзержинска, где жили родители, которые должны были вскоре тоже приехать на постоянное место жительство в Одессу. Полечка жила с сестрой в одной комнате и училась тогда в седьмом классе. Не знаю, чем я мог понравиться ей. Может быть симпатию ко мне навеяла романтика из книг и фильмов о недавней войне, а может быть причиной тому были мои способности в математике, которых ей не доставало и которыми я старался щедро с ней поделиться, восполняя её пробелы в этой области. А может она со своей детской непосредственностью сумела разглядеть во мне что-то доброе, чего не могли узреть тётя Лиза и дядя Яша. Как бы там ни было, но в том доме я был не совсем одинок и моего прихода всегда по-хорошему ждал ещё один человек. Пусть это был ещё ребёнок, но мне было приятно это сознавать.
Самым весомым кандидатом в женихи и в будущие мужья для Анечки был молодой юрист Миша из Харькова - младший брат дяди Яши, с которым тётя Лиза давно собиралась познакомить Анечку. Она не скрывала своих планов ни от кого и несколько раз в моём присутствии заводила об этом разговор.
Как-то, перед Новым годом, Лиза пригласила Мишу в гости повидаться, преследуя при этом главную цель - познакомить его с Анечкой. Как мне потом рассказывала Анечка, в дальнейшем Миша делал всё возможное, чтобы произвести нужное впечатление, а Лиза старалась создать необходимые условия для их общения и наслаждений. Был создан надлежащий уют в квартире, готовились изысканные обеды, закупили билеты в филармонию и Оперный театр, но все её старания оказались напрасными. Жених не произвёл должного впечатления.
Были и другие кандидаты в женихи для Анечки. Она не скрывала своей переписки со своим давним другом из Днепродзержинска Сергеем и неким Виктором из Воронежа, который всё ещё не демобилизовался из армии после войны, но не скрывал своих пылких чувств и серьёзных намерений.
Всё это и отсутствие заметного прогресса в наших чисто дружеских отношениях привели меня к мысли, что шансов на успех в столь серьёзной конкурентной борьбе у меня слишком мало и что мне нужно оставить Анечку в покое, чтобы не стать для неё помехой в личной жизни.
Мысль эта постепенно окрепла и переросла в решение. Тому способствовал откровенный разговор с Анечкой в свободной от занятий аудитории института, куда мы забрели якобы для подготовки к последнему экзамену по политэкономии. Вместо выяснения особенностей марксистской теории рыночных отношений, мы долго и тщетно пытались выяснить свои отношения в результате чего не достигли успеха ни в том, ни в другом. После этого разговора Анечка подарила мне свою фотографию которую надписала: «Пусть это будет памятью того, что больше не повторится».
Таким образом она, вероятно, хотела подчеркнуть, что наши отношения могут продолжаться только на чисто дружеской основе и что она не разделяет иных моих
Несколько ночей раздумий привели к выводу, что дружеский статус наших отношений для меня неприемлем, чреват душевными страданиями и унижает моё мужское достоинство.
В один из летних погожих дней, в канун экзамена по политэкономии, я решил объявить Анечке своё решение. На Тираспольской площади, в ожидании трамвая на товарную станцию, состоялся разговор, который остался в памяти на всю жизнь. Он не получился таким, каким созревал в мыслях в течении последних дней. Вместо короткого объяснения он длился несколько часов.
Один за другим уходили с конечной остановки трамваи на Одессу-Товарную, а мы всё не могли закончить решающий диалог, которому следовало определить характер наших будущих отношений.
В моём представлении они должны были ограничиваться приветствиями при встрече, формальным интересом к делам и здоровью, пожеланиями успеха в очередном экзамене. Она же с этим не соглашалась, считая, что мы можем и должны оставаться друзьями и приводила много доводов в защиту своей позиции.
Так и не достигнув соглашения, расстались мы тогда на Тираспольской площади, когда трамвай умчал Анечку в направлении товарной станции, а я ушёл в противоположную сторону на улицу Горького, в своё мужское общежитие.
Впервые за многие месяцы нашей дружбы я не проводил её домой, желая этим подчеркнуть состоявшийся разрыв.
77
До производственной практики оставалось несколько недель и, воспользовавшись горящей путёвкой в одесский санаторий «Коммунарка», я на следующий же день после последнего экзамена отправился на шестнадцатую станцию «Большого Фонтана».
Как оказалось, это был тот же санаторий, в котором я лечился от бронхиальной астмы в далёком 1936-ом году. Знакомые очертания спальных корпусов, столовой, клуба и санаторного парка навеяли горькие воспоминания о трудном детстве, милых и добрых братьях Сёме и Зюне, которые тогда привезли меня сюда, так заботливо за мной ухаживали и так рано ушли из жизни.
Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей о прошлом и невесёлого настроения, вызванного разрывом с Анечкой, всё свободное время я проводил у моря, где смог убедиться в его поистине волшебных целебных свойствах.
На этот раз уже знакомый мне санаторий не произвёл такого впечатления, как в далёком детстве. Может быть потому, что время то было более трудным, а может потому, что всё это было тогда впервые в жизни, а сейчас я очень скучал за Анечкой, но было мне в санатории довольно грустно, с нетерпением ждал я окончания курса лечения и возможности возвращения домой.
Несколько раз меня навещали мои друзья - Коля, Рома и Костя. Они рассказывали о делах в институте и жизни в общежитии, передавали привет от Анечки.
Когда были выполнены все назначения врачей и до срока путёвки оставалось несколько дней, я попросил досрочной выписки и с радостью покинул санаторий.
На следующий же день взялся за общественные дела в профкоме, где накопилось много работы, которая поглотила всё свободное время.
Когда впервые после месячного перерыва мы случайно встретились с Анечкой в вестибюле института, я поразился нескрываемой радости, которая исходила от неё. Она засыпала меня вопросами, как это делают близкие друг другу люди, потому что долго не виделись и очень соскучились. Мы поднялись в профком и наша беседа продолжалась не меньше, чем тот последний разговор на Тираспольской площади, который должен был прервать наши отношения. О нём никто из нас и не вспомнил, как будто его и вовсе не было.