Записки орангутолога
Шрифт:
Нужный участок был наконец найден. Посреди вспаханного поля у опоры электропередачи остался лоскут целины. Здесь-то и должен будет жить хомяк. Так, по крайней мере, считал отец Федор.
Энтомолог пешком, по пашне добрался до облюбованного им места. Участок был всем хорош, только вот беда — здесь не было норы, где хомяк мог бы перезимовать. И заботливый энтомолог около часа лопатой копал длинный и узкий лаз, стараясь, чтобы он был не вертикальным, а наклонным — для того чтобы дождь не залил хомячье жилье. Когда метровая яма была готова Федя вывалил все съестные запасы — картошку, морковку и лук (все просчитал добрый отец Федор — впереди была зима и нельзя было оставлять зверя
Отец Федор рассказав эти столь разные истории, допил чай, молча обвел нас своими пронзительно-голубыми глазами, медленно перекрестился, вскочил, бегом добрался до своего кабинета, сел за стол и склонился над рукописями.
Оставшуюся часть своего рабочего дня отец Федор разбил на две доли, одна из которых была посвящена хобби, а другая — решению материальных проблем.
Хобби отца Федора было необычным. Он увлекся генеалогией дворянского рода Воронцовых. А так как ко всякому делу отец Федор подходил основательно, то и для того чтобы изучить переписку графа А. Р. Воронцова ему пришлось выучить французский язык, поскольку в Центральном архиве, где отец Федор работал с рукописями, хранившиеся там дневники графа были написаны исключительно на французском.
После чайной церемонии отец Федор целый час работал с ксерокопиями воронцовских писем.
Кроме того, отец Федор собирался в тот день попасть на настоящее дворянское собрание (работа над архивами Воронцовых свела его и с дворянами) и посмотреть, что же они там делают. Перед этим он планировал заехать к знакомому, который посулил отцу Федору роликовые коньки и прекрасные углепластиковые палки — для летних тренировок.
До окончания рабочего дня оставалось еще полчаса. Отец Федор закрыл французско-русский словарь и занялся денежным вопросом. Для этого ему надо было штудировать русский язык.
В его родном подмосковном городке Куликовске, где была развита легкая промышленность, произошел очередной завоз вьетнамок, которые работали ткачихами. Работницы совершенно не знали русского языка. Поэтому по школам и институтам кинули клич среди учителей и преподавателей помочь (за приличную плату) мануфактуре. Среди волонтеров оказался и отец Федор. Три урока он мучился над решением простейшей, с его точки зрения, задачи: энтомолог пытался растолковать вьетнамкам рисунок на школьном плакате, изображавшим семью из трех человек — отца, матери и ребенка. На первом уроке он опрометчиво назвал, как это делают учительницы начальных классов эту троицу «папой, мамой и Машей». Вьетнамцы же восприняли эти слова как принятые в обществе обращения к знакомым мужчине, женщине и ребенку. И из-за этого у вьетнамцев, пытавшихся применить знания русского языка, привитые им отцом Федором, постоянно возникали недоразумения при общении с куликовцами. И теперь отец Федор думал, как бы исправить это ошибочное восприятие советской действительности.
Отец Федор закончил писать конспект урока по русскому языку. Рабочий день закончился. Энтомолог свернул свои бумаги, выключил свет, схватил вещи и побежал
В Дворянское собрание энтомолог попал уже вместе с добытыми у приятеля роликовыми коньками и лыжными палками. Отец Федор хотел незаметно отсидеться в уголке обширного зала, с благоговением наблюдая, как развлекаются аристократы.
Ранее воображение рисовало ему, что они все должны быть во фраках и бальных платьях и общаться исключительно на французом или, по крайней мере, на английском языке, галантно раскланиваясь и обмениваясь новостями о погоде или почерпнутыми из последнего выпуска «Таймс».
Однако дворяне одеты были очень либерально и даже демократично и вели себя вполне по-людски. Дама, пригласившая отца Федора в собрание, увидев, как он забивается со своей спортивной амуницией в какой-то угол, вытащила его оттуда, заявив, что для освоения любого дела самым хорошим является радикальный метод «погружения».
Тут грянула музыка, и дворянка бодро сказала отцу Федору.
— Вот, кстати, сейчас и освоите мазурку! — и, положив одну руку отца Федора себе на талию и вложив в другую свою ладонь, повела его в такт музыке по залу.
Все остальные, находившиеся на дворянском собрании, занялись тем же, не обращая на отца Федора никакого внимания. Это происходило до тех пор, пока отец Федор не преодолел смущения и не начал смелее двигать ногами. Вскоре он так разошелся, что заставил свою партнершу говорить не только о погоде и о графе Воронцове и какой он, отец Федор, замечательный танцор (обычное дворянское лицемерие), но и о том, как в сущности надо танцевать.
— Короче шаг, короче, — повторяла дама отцу Федору во время тура.
Отец Федор, которого его лыжные тренеры всю жизнь учили обратному, не мог сразу перестроиться и продолжал делать гигантские шаги, таская за собой мелко семенящую партнершу.
Потом в музыке произошло изменение темпа, впрочем не замеченное отцом Федором, но уловленное опытной дворянкой, уже поднаторевшей в этих плясках. Она перестала твердить отцу Федору о коротком шаге и сказала: «А теперь — назад!».
Отец Федор понял это в буквальном смысле и, не разворачиваясь и делая такие же гигантские шаги, модным коньковым ходом двинулся назад, сметая широкой спиной тщедушные пары.
Музыка закончилась, и отец Федор был отпущен в свой угол. Там он посмотрел на часы. До его электрички оставалось ровно тридцать семь минут. Энтомолог со своими палками и коньками тихонько прокрался вдоль стены, добрался до выхода, оттуда поклонился вальсирующей уже с другим кавалером даме и побежал.
Путь отца Федора был тщательно расписан во времени и в пространстве. Он садился в строго определенные двери определенного вагона метро, пробегал вверх по эскалатору, в двух местах «срезал» угол в подземном переходе и появлялся на перроне, на его взгляд вовремя — за полминуты до отхода электрички.
Всего единственный раз в жизни отец Федор пытался прибыть к поезду заблаговременно. Но из этого ничего не вышло. Энтомолог собирался в Ленинград в командировку. В тот день он работал в Кунсткамере допоздна — так как поезд в северную столицу отходил около полуночи. Федя впервые в жизни решил не спешить, и приехать на вокзал за 5 минут до отхода поезда, а не за 30 секунд, как обычно.
Ровно за полчаса до отхода поезда отец Федор неторопливо собрался и вышел в огромный вестибюль Кунсткамеры — к нарисованным мамонтам. Но входная дверь была закрыта, а на месте сторожа никого не оказалось, хотя лампа на столе привратника горела и под ней лежала раскрытая книга, а на книге — очки.