Записки орангутолога

Бабенко Владимир Григорьевич

Игорю показалось, что пустой вагон — это самое подходящее место для музицирования, и он вытащил из рюкзака мандолину.

Тут я должен отвлечься и пояснить про музыку, Игоря и деревянную лакированную коробку со струнами. Мой друг Игорь очень хотел научиться играть на гитаре. На учебной полевой практике по зоологии позвоночных, в Никольских Выселках, в день его дня рождения мы решили подарить имениннику желанный щипковый инструмент. Но в соседнем сельпо (а других магазинов в окрестностях не водилось) были только очень дорогие аккордеоны, скрипки-осьмушки и уцененная мандолина. После недолгого совещания выбор

пал на последнюю, так как она почти что гитара, а к тому же ее можно таскать прямо в рюкзаке. И вечером после вручения подарка и распития второй бутылки один из наших сокурсников сжалился над моим другом, снял с мандолины каждую вторую парную струну, перестроил полученное под шестиструнную гитару и показал три самых простейших «блатных» аккорда и бой под названием «трешка».

И вот в поезде Игорь решил вспомнить, все, чему его обучали. Как оказалось, самое трудное для него была настройка инструмента. Первую струну он условно натянул под ноту «ми», а для того, чтобы настроить остальные, Игорь привлек меня, чтобы я подтвердил, что они звучат в унисон. Я с удовольствием помог ему, так как в свое время в детстве был принужден заниматься музыкой — то есть игрой на пианино. Я не стал говорить Игорю, что при приеме в музыкальную школу мой слух был оценен экзаменаторами на три с плюсом. Но ведь у моего товарища слуха не было вообще!

Игорь наконец настроил инструмент, ударил по струнам и запел. С этого момента у нас жизнь пошла не одинокая, а наоборот многолюдная, разнообразная, а главное сытая, а временами даже и пьяная.

Народ к этому времени в поезде, а в нашем затрапезном вагоне особенно, ехал настолько дремучий, что звуки, издаваемые Игорем и мандолиной они воспринимали как музыку и песни, а наше «купе» — не иначе как салон куртуазных маньеристов. И особенно нас радовало (после несытого житья в Путиловских лагерях) то, что ценители прекрасного приходили не с пустыми руками, а с гостинцами — водкой вологодского разлива, настолько мерзкой, что она ни в какую не хотела течь из горла в желудок, ужасной вареной колбасой местного производства и вокзальными бутербродами, состоящими из серых котлет и промокших ломтей черного хлеба.

Наконец мы добрались до города Кандалакши. Как раз первого сентября.

 

Как потом оказалось, именно в то время, когда мы выходили из поезда, первый курс благословляла на учебу доцент кафедры сельского хозяйства Тулупкина. Она рассказывала о своей нелегкой судьбе.

— Трудное время было, — вещала Тулупкина. — Когда я была аспиранткой, я жила в общежитии, в крохотной комнатушке. Одной грудью я кормила ребенка, а другой — писала диссертацию.

 

Нельзя сказать, что Кандалакша встретила нас гостеприимно. Моросил уже по-осеннему холодный дождик, с моря тянуло запахом водорослей, а с фасада самого высокого дома на город смотрел Ленин. Портрет явно был выполнен местным художником и имел совершенно детские черты лица (хотя как и положено, был лысым). Под портретом виднелась корявая надпись местного же диссидента «Долой летнее время!».

В конторе заповедника нас тоже не ждали. Научные сотрудники отдыхали от летнего наплыва любителей природы, поэтому приезд

двух студентов-биологов, желающих поправить свое душевное равновесие после пребывания в военных лагерях не вызвал у них энтузиазма.

Не порадовал работников заповедника и торчащий из рюкзака грубо обмотанный портянкой ствол ружья (на самом деле это был гриф мандолины, а настоящая одностволка полностью помещалась в моем длинном рюкзаке и поэтому не была заметна).

Но все же нас приютили. Отношение к нам резко изменилось после того, как мы, услышав, что их единственный катер не на ходу, потому, что на его винт намотался канат, вызвались помочь. Полчаса мы с Игорем поочередно ныряли в ледяную беломорскую воду под ржавое днище суденышка и обрезали ножом толстенные кольца веревки с гребного вала. За это нас не только покатали по заливу, но и рассказали, как добраться до жемчугоносной речки, и на всякий случай дали рекомендательные письма во все филиалы Кандалакшского заповедника. Даже в те, которые находились далеко на севере — в Баренцевом море. И, как оказалось, не зря.

Мы переночевали в конторе заповедника, а наутро пошли на восток — туда, где у озера Колвица текла речка, полная жемчуга. Все шло хорошо. Была идеальная погода для пеших переходов: безветренная, прохладная, пасмурная, но не дождливая.

Дорога цвета беж (от взорванных скальных пород, которыми она и была посыпана) то взбиралась по холмам вверх (тогда мы видели море), то опускалась в распадки — тогда мы шли рядом с утопающими в болотах редкими, низкими, увешанными лишайником-бородачом елями и соснами.

Мы прошли полдня по этой абсолютно безлюдной дороге и только однажды, ближе к вечеру, нас обогнало транспортное средство.

Это был древний мотоцикл, который с грохотом, усиленным абсолютной тишиной беломорской тайги, промчал мимо нас двух счастливчиков — то ли рыбаков, то ли охотников, то ли грибников — так как у них было все — и удочки, и ружье, и огромная корзина. К тому времени мы уже здорово притомились, первый приступ романтики был слегка охлажден 20-ти километровым переходом с полной выкладкой. Мы с Игорем понимающе посмотрели друг на друга, молча завидуя всадникам железной лошади.

Но наша зависть сменилась злорадством уже за следующим поворотом. Там, у своего ИЖа, разобранного до основания, сидели два мотоциклиста. Удочки, корзина для грибов и ружье были забыты, а они самозабвенно по очереди продували ртом какую-то деталь.

Мы с Игорем, громко разговаривая о чем-то совершенно возвышенном, нарочито бодрым шагом прошли мимо них.

 

В этот день в Москве в нашей подгруппе начинался курс лекций по зоологии. Читал этот курс знаменитый профессор. Свою первую лекцию он очень торжественно начал так:

— Если кто-нибудь, когда-нибудь спросит вас, чему же вас за время учебы научили на биофаке, вы тому тогда ответствуйте, что артогон в отличие от эндона суть дериват диффузного плексуса.

 

К концу дня я настолько вымотался, что поймал себя на мысли о том, что автоматы с газированной водой ставят вовсе не там где нужно. Ведь в городах ими почти никто не пользуется. Зато как бы кстати они пришлись на таежных тропах, где утомленному путнику настоятельно требуется утолить жажду.