Записки озабоченного (Гормональный репортаж)
Шрифт:
— Дают нам чего или нет?
Тот на святой маме поклялся, что ничего в армейский котел не подсыпают, и не подмешивают. Даже наоборот — не докладывают: мяса там, фруктов.
Но должно же было командование с нашим возбуждением бороться? Мы ведь все нервные становимся, вместо инструкций картинки с порнушкой поглаживаем. У меня лично в блокноте было фото Мерлин. Каждый вечер перед сном я целовал ее. И каждую ночь Мерлин снилась мне.
Кто-то из ребят предположил:
— Да, начальство, наверное, лекарство это антистоячное давно пропило. А нам По другому охоту отбивают — строевой подготовкой.
Все
— Точно. Поэтому на плацу часами мурыжат. Чтобы мы не маялись озабоченностью, а то другого-то смысла в маршировке и нет вовсе…
Потерли ноги:
— А толку? Мозолей набили, а баб, кажется, только еще больше хочется.
Почесали между ног:
— Конечно, побегал там, попрыгал, помаршировал и — кровь разогнал, как на центрифуге. Вот елда и встает насмерть…
Покурили:
— Да, а по первому году, как-то не очень и хотелось…
— Тогда только бы поспать, поесть. Какие бабы…
— А теперь…
— А в других армиях, говорят, о солдатах больше заботятся. По пятницам водят в бордели в приказном порядке. Прикиньте. Выстраивают с утречка и: «Первая рота на культпоход в публичный дом становись! Сержантам раздать презервативы…»
— Эх…
— Ух…
Но армейское воздержание однажды закончилось. Я вернулся к гражданской жизни. К женщинам и девушкам.
Но, конечно, и на «гражданке» были перерывы. Обычно очень короткие. Поссорился с одной. Уложил другую. И в институте, и после. И до моей неудачной студенческой женитьбы. И после. Так или иначе я жил то с одной, то с другой, а то оказывался и вовсе без женщины. Вдруг. Как сейчас.
Я задумался. Вот это очередное мое одиночество, кажется, слишком подзатянулось. Потому как неделя без женщины — отдых, расслабон. Но две недели — это уже, братцы мои, озабоченность.
Глянул на календарь. Да, Зойка — моя последняя подружка — ушла именно две недели назад. И я лежу один. В полной боевой готовности. В выходной день. А подо мной никого.
Посмотрел на большой портрет, висящий на стене:
— Какая досада. А, Мерлин?…
Ее фотографию — такую же, что была у меня и в армии, но гораздо большего размера — я вырезал из какого-то журнала, вставил в рамку. И мы зажили с Мерлин в этой квартире вместе. Моим приходящим подружкам не очень нравилось такое соседство. Кто-то даже пытался протестовать. Мерлин снимали и прятали в шкафу, запихивали в мусорное ведро. Но подружки рано или поздно исчезали. А Мерлин была со мной всегда.
Я кивнул ей:
— Что же делать?
И вспомнил анекдот своего приятеля Казимира:
«Мужик со своей некоторое время не виделся, и вот встречаются. Она его спрашивает:
— Дорогой, расскажи, как ты по мне скучал.
А он ей отвечает:
— Как, как, руками…»
Да, есть, конечно, простейший выход: суходрочка, онанизм, мастурбация это уж как кому нравится называть. Суть одна — облегчение, снятие озабоченности. Но, увы, ненадолго. Мастурбация такой же эрзац, как и поллюция. И женщину через полчаса захочется опять. Непременно. Ведь секс — это больше, чем просто извержение огненного шара. Это сладострастный напряженнейший поток мыслей, запахов, ощущений, захватывающий тебя, уносящий в невесомые небеса.
Мне показалось, что Мерлин смотрит в сторону окна. Намекает, что за ним есть кто-то полезный мне?
Я подошел к окну, глянул вниз. Да, во дворе вполне можно приглядеть годных к употреблению особей.
Так… Две старушки выползли на лавочку — не в счет. А вот идет молоденькая в пальтеце:
— А кое-что под пальтецом мы держим…
И та ничего, хоть и с мусорным ведром в руке. Тару можно отставить. И этим, этой… «Шанелью» попшикать…
Эх, какая вон та, под ручку с мужиком задком выписывает — очень, очень, очень. Как ему подфартило. Сейчас приведет в квартиру, напоит кофеем или портвейшком, разденет, уложит и вложит…
Может быть он с ней пять минут назад на улице познакомился? May be («может быть»). Но я не побегу сейчас на улицу приставать к бедным женщинам. Они ведь выползли из своих убежищ утром выходного дня явно не с целью удовлетворения гормональнопереполненных мужиков.
Затушив очередную сигарету, я берусь за записную книжку — есть женщины в наших московских округах: Западном, Северном, Восточном и Южном. Хотя романы все давно окончены, и видеться надолго ни с одной не хочется, но на часок-другой никуда не денешься, придется. А потом снова простимся.
Жаль, что Зойка ушла. Но я не мог ее задержать. Поставила вопрос ребром:
— Ты женишься на мне или нет?
Я ей честно сказал:
— Не знаю.
И Зойка тут же собрала манатки:
— Когда будешь знать — позвони.
Значит, если позвоню, то как бы принимаю на себя торжественное обязательство жениться. Нет уж, попробуем что-нибудь другое. Открываю первую страницу записной книжки. Буква «А»: Алена, Аленка, Аленушка… «Девушка с распущенной косой мои губы трогала губами…» Да, когда она распускает свои пшеничные волосы по спелой груди, то прямо жуть как забирает.
Звоню. Трубку снимают, но голос не Алены — ее отца:
— Только что ушла…
Она — медсестра. И нынешний выходной для нее, скорее всего, рабочий день.
Дежурит за себя, а может кого подменяет. Раз нет мужика под боком… А может Алену там какой симпатичный больной ожидает? Завалит ее на кушетку… Эх, позвони я пораньше, может быть все по-другому вышло…
«Вера». «Ты помнишь, как все начиналось, все было впервые и вновь…» Да, кроме новизны в первые две недели нашего романа, больше ничего и не было. Вера оказалась невозможно банальной во всех своих умственно-физиологических проявлениях. Но на безрыбье и лягушка — рыба…
Набираю номер. Занято… Снова занято… С кем это она так долго с утра болтает… Занято… Занято… А может просто телефонная трубка снята, чтоб никто не мешал, если она с кем-нибудь чем-нибудь в данный момент занимается?
«Галя». «У ней такая маленькая грудь, и губы алые как маки…» Два года уже не звонил. С лишним. Это, наверное, слишком. Кто там у нас следующий?
«Женя»… «Я пью, а мне мало…» Да, может пару бутылок шампанского оприходовать. Но даже и после такого возлияния будет по-скотски неутомима в плотском.