Записки партизана
Шрифт:
— Пробу принесете сюда, лично мне…
Придя на гидрозавод, Штроба выгнал всех рабочих из помещения, где стоял бак, и полез наверх, к крышке бака. Шлыков стоял внизу, придерживая лестницу.
Наполнив колбу, фельдфебель осторожно передал ее Шлыкову и быстро спустился с лестницы.
Очевидно, в это самое время Шлыков и ухитрился бросить в колбу тот самый яд, одну таблетку которого незадолго до этого он передал Скоробогатовой через Лысенко. А может быть, он сделал это и как-то иначе…
Колба была незамедлительно доставлена Родриану. И вскоре анализ подтвердил, что масло отравлено.
Родриан был
— Очень жаль, — говорил он Шлыкову. — Мы потеряли десятки тонн прекрасного продукта! Во всей этой истории меня утешает одно: я не ошибся в своих старых рабочих!
Столь же благополучно закончилось дело и с баком на мыловаренном заводе.
Когда Штифт в свое время узнал от Шлыкова, что бак заминирован, он тогда же вызвал немецких саперов. Саперы, довольно долго повозившись около бака, никаких мин не нашли, но и полной гарантии безопасности дать не решились: вокруг был металл, и миноискатели отказали. Штифт, трус по натуре, оставил бак в покое.
Родриан, не доверяя Штифту, снова обратился за помощью к саперам. Как и следовало ожидать, они и на этот раз ничего подозрительного не обнаружили, но опять-таки не ручались за то, что с баком все благополучно. Для полной гарантии саперы рекомендовали подождать три-четыре месяца. Родриану ничего не оставалось, как последовать их совету… Сложнее было с механическими мастерскими. Здесь до оккупации работала, как я уже говорил, бригада Батурина. По совету Шлыкова Штифт назначил Батурина начальником мастерских, а вместо него бригадиром поставил слесаря Мишу.
В этом, пожалуй, была допущена ошибка. Миша был слишком горяч и несдержан. Его беспокойной натуре была чужда и непонятна «тихая война», которую вели подпольщики против немцев. Несколько раз Миша предлагал Лысенко самые немыслимые планы убийства Штифта, Штроба, Родриана и, конечно, Шлыкова, которого считал изменником. Бывали дни, когда батуринцы — так по старой памяти называли Мишину бригаду — давали сплошной брак…
До поры до времени все благополучно сходило с рук: Штифт мало обращал внимания на механическую мастерскую, а Вейнбергер, единственный из посторонних, кто знал истинное положение дела, молчал…
С приездом Родриана все изменилось. На все заводы и во все мастерские были направлены немцы-специалисты. Вся работа русских директоров происходила под их наблюдением.
В котельную была направлена восстановительная бригада технического батальона под руководством фельдфебеля Штроба. Бригада начала работать на ремонте шестого котла. Через несколько дней, после того как расклепали днище барабана другого котла и начали его ставить на место, немцы, придя утром, обнаружили, что заклепки, которые они ставили накануне на месте соединения, за ночь куда-то исчезли. На следующий день повторилось опять то же самое.
Когда на третье утро, придя на работу, немцы обнаружили, что не только заклепки, но и все днище котла было снято и лежало в подвале, они подняли тревогу. В котельное отделение поставили круглосуточный пост немецкой охраны.
И все же, правда в меньшей степени, но таинственные исчезновения продолжались. Комендант Вебер решил сам проверить ночью посты в котельном отделении.
Но глухое место, темнота, следы разрушений — все это нагнало на него такую тоску, что он поспешил уйти из котельной… Наутро немцы опять обнаружили следы ночной работы.
Сделали
Покатилов, хитро посмеиваясь, сказал Лысенко:
— Немцы тщательно караулят, кто как снимает номера у табельной доски. Но наши ребята наловчились и снимают по два номера: за себя и за тех, кто ночевал на комбинате…
Ночью на территории комбината запрещалось оставаться кому-либо из русских. Всех работающих пропускали через контрольный проход ровно в семь часов утра… За десять минут шестьсот человек должны были повесить свой номер: сначала на табельную доску у ворот, потом у завода, где они работали, и, наконец, в своем цехе.
Штифт решил сам проверить, как вешают номера.
Шлыков узнал об этом и предупредил Лысенко.
Утром после сигнала огромная масса рабочих, пришедших заранее, хлынула в проходную, не давая возможности Штифту видеть, что делалось у доски.
Штифт кричал, ругался, потом махнул рукой и ушел.
Как только он скрылся из виду, у доски моментально словно по чьей-то команде водворился порядок…
Однако рано или поздно немцы должны были разгадать эти нехитрые махинации, и Лысенко забеспокоился. Он решил посоветоваться со Шлыковым и принять решительные меры.
В помещении маргаринового завода на третьем этаже, в большом зале по приказу Родриана был устроен банкет в честь старых рабочих комбината.
Родриан приказал в расходах не стесняться. И Герберт Штифт постарался.
Лестницу, ведущую в зал, уставили пальмами и устлали дорогими коврами. Сервировка поражала своим блеском и изысканностью — хрусталь, тонкий фарфор, массивное серебро. Разумеется, все это добро было краденым, захваченным немцами у мирного населения. Стол, накрытый на тридцать персон, ломился от дорогой снеди. Стояла целая батарея бутылок с немецким мозельвейном, русской водкой, английским портвейном, французскими ликерами…
Во главе стола уселся сам Вильгельм Карлович Родриан. По правую руку сидел Шлыков. Слева — Покатилов.
Когда все приглашенные расселись, Родриан встал и поднял бокал. И без того в зале не было оживления, а теперь воцарилась напряженная тишина.
— Господа! — сказал Родриан. — Я пригласил вас, чтобы почтить вашу старость, плодотворный и многолетний труд, преданность и верность своим настоящим хозяевам. Давно, очень давно с многими из вас я начал строить этот завод. Должен сказать, что он ни в какое сравнение не может идти с тем, что мы видим теперь на его месте. Но он был началом. У вас, русских, есть хорошая поговорка: «Лиха беда — начало»… Потом настали тяжелые годы большевистского засилья. Я знаю, в глубине души все вы верили: придет время — и снова вернутся старые хозяева. И вот время пришло. Победоносная германская армия, завоевывая мир, завоевала Кубань. Мы снова вместе. Вы снова служите своим старым хозяевам. Служите верой и правдой, как служили когда-то. Честь вам и слава за это!.. Я призываю вас к тому, чтобы вы плодотворно трудились, влияли на молодежь, развращенную большевиками, и давали германской армии все, что она потребует в ее победном шествии по земному шару. Мы со своей стороны должным образом обеспечим вашу почтенную старость. И вот первый свой тост, господа, я поднимаю за всех вас — за старых рабочих!