Записки партизана
Шрифт:
— Знаю, Надя… — Дядя Степан опустился рядом с нею на землю. — Так, значит, нельзя… Никак нельзя…
Девушки молчали. И вдруг раздался высокий, дрожащий от волнения голос:
— Нет, можно…
Это сказала Чижик. Шура стояла перед дядей Степаном, вытянувшись, как тростинка. Щеки ее горели румянцем.
— Можно… — в голосе Чижика послышались упрямые нотки. — Мы с Надей вплавь подберемся к мосту — и взорвем.
— Вплавь?
У дяди Степана мелькнула надежда. Улыбаясь, он посмотрел на Чижика. Но тотчас же помрачнел.
— Нет,
— Выйдет, дядя Степан! — горячо крикнула Шура. — Мы натремся спиртом. А потом… у нас кровь молодая… горячая…
— Погоди. Надо подумать.
Дядя Степан посмотрел на Колоскову. В ее глазах еще стояли слезы, но она улыбалась.
— Она права, дядя Степан: только по воде можно подобраться к мосту. Я знаю: вода холодная, легко замерзнуть. Но ведь, может, и доплывем, дядя Степан…
— Обдумать надо, девчата. Как следует обдумать… Понимаю: спирт, молодая кровь… И все же — не доплыть вам, никак не доплыть…
— Доплывем. Честное слово, доплывем! — горячо убеждала Шура.
— Ну, скажем, доплывете. Чудом доплывете. Вас никто не увидел — второе чудо. Взобрались кверху, заминировали — опять-таки чудо. Ну, а дальше что? Я спрашиваю: что после всех этих чудес? Рвать ведь надо сразу, не медля, пока вы еще на мосту. Значит — смерть.
— Ну, вот еще! — быстро сказала Шура. — Зачем умирать… Главное: мост взорвем. Понимаешь, дядя Степан, — мост.
— Другого выхода нет, — спокойно и твердо добавила Надя. — Один путь — по воде… Плывем, Чижик!
— Нет, погодите…
— Дядя Степан, разреши! Ну, разреши, пожалуйста! — и Чижик ластилась к старому казаку, как малый ребенок. — Разреши! Мы с Надей с моста прямо нырком в воду — под водой нас никакой взрыв не тронет. Ну, скажи «да», дядя Степан. Скажи…
…Ночь выдалась на редкость темной. Только на горизонте полыхали дрожащие вспышки артиллерийских залпов, на переднем крае вспыхивали и гасли разноцветные ракеты, да немецкие прожекторы у моста шарили в облаках.
На шоссе шумели машины, тарахтели телеги. Слышалась брань немецких офицеров. То тут, то там вспыхивали огоньки карманных фонариков: немцы наспех чинили шоссе, разбитое последним налетом советских штурмовиков.
В верховьях ерика, километра за два до моста, к берегу подошли Надя, Чижик и дядя Степан. За ними двое партизан несли тол и короткий обрубок дерева; к одному из сучков его была привязана веревка.
Девушки быстро разделись под дождем, — он шел с вечера, мелкий, холодный, — натерли тело спиртом.
Осторожно, стараясь не шуметь, спустили обрубок на воду. Дядя Степан подошел к девушкам. Он знал: они идут на верную смерть. Ему хотелось сказать им что-то очень хорошее — от всего сердца. Но сейчас он не находил нужных слов. И дядя Степан
Первой вошла в воду Надя, за ней Чижик. Холодная вода, как кипяток, обожгла ноги. Шура невольно вскрикнула.
— Девчата, назад! — крикнул было им дядя Степан, но девушки, схватившись за обрубок, уже оттолкнулись от берега.
Старый казак стоял на берегу, вглядываясь в ночную тьму. Шумела вода, шелестел дождь в кустах. По лицу дяди Степана текли слезы.
Мутная холодная вода быстро несла девушек, кружила в водоворотах, ударяла о камни, об острые края коряг, царапала, срывала кожу, но Чижик не чувствовала боли. В первый момент все тело обожгло, как огнем, потом пальцы рук начали деревенеть, становились чужими, непослушными, и судороги сводили ноги.
— Только бы доплыть… только бы доплыть, — шептала Шура.
Девушки плыли в кромешной тьме. Лишь изредка скользили по воде какие-то отсветы. Все ближе, все явственнее слышался шум на мосту.
Неожиданно в небо взметнулся луч прожектора. Описав крутую дугу, он уперся в землю, задрожал и медленно начал приближаться к реке.
— Чижик, ныряй.
Крепко обхватив руками деревянный обрубок, Шура опустила голову под воду. Ей казалось, луч прожектора уставился на них, он жжет, мешает дышать…
Когда Шура вынырнула, вокруг была все та же непроглядная тьма. Прожекторный луч упирался в небо. Потом, вздрогнув, исчез. Шуре почему-то показалось, что вокруг стали светлее.
— Чижик, мост. Держись!
Перед девушками выросла из воды толстая темная свая. Надя ловко захлестнула за нее веревку. Обрубок остановился. Девушки замерли.
Над их головами скрипели доски мостового настила, глухо урчали моторы машин, цокали лошадиные копыта и простуженный, охрипший голос кричал по-немецки:
— Скорей, скорей!
Надя отвязала прикрепленные к поясу пакеты с толом, завернутые в пергамент.
— Лезь, Чижик.
Шура осторожно поднялась из воды, ухватилась за сваю, полезла на плечи к Наде, — и не смогла влезть: сильно болела правая нога. Шура тронула рукой колено. Острая боль пронзила ногу, пальцы нащупали что-то теплое и липкое.
«Кровь… Ударилась о корягу», — подумала Шура.
— Скорей, Чижик, скорей! — шептала Надя.
Превозмогая боль, Шура, наконец, забралась на плечи подруги. Надя передала ей пакет с толом. Шура подняла его на вытянутых руках, начала было привязывать к свае, но застывшие пальцы не слушались — и пакет чуть было не упал в воду.
На мосту по-прежнему гудели машины и все тот же охрипший голос кричал:
— Скорей, скорей!..
— Надя, я сейчас! — Шура засунула пальцы правой руки в рот, чтобы отогреть их. Пальцы отошли. Привязать второй пакет было так же трудно, как и первый: мучительно болело колено, мелкой дрожью дрожало от холода тело, и не было сил сдержать эту дрожь.