Записки писателя
Шрифт:
В конце зимы, когда у Андреева набралось уже несколько рассказов, ему захотелось издать их отдельной книжкой. Но это было очень нелегко. Как автора его знали только свои люди, до большой публики и даже до издательского уха его имя еще не долетало. Наконец, ухитрились познакомить его с одним очень крупным издателем (Сытиным), уговорили того взять эту небольшую книжечку. Из уважения к рекомендующим издатель взял, даже не читая: в большом корабле всегда найдется место для такого груза. Издатель выдал Андрееву гонорар — помнится, рублей пятьсот за всю книгу — и положил ее в запас, вернее — в безнадежный архив. Шли месяц за месяцем, а книжку и не думали сдавать в типографию. Андреев все ждал, все надеялся; он придавал
— Хочу взять себе псевдоним, — говорил он, — да никак не придумаю. Выходит или вычурно, или глупо. Оттого и книжку мою издатель не печатает, что имя мое решительно ничего не выражает: «Андреев» — что такое Андреев?.. Даже запомнить нельзя. Совершенно безразличное имя, ничего не выражающее. «Л. Андреев» — вот так автор!
— Но ведь есть же писатель Никитин, — возражали ему. — Все его знают, ни с кем не смешивают. Почему не быть теперь писателю Андрееву?
— Никитин — это все-таки другое. А вот Андреев — не то.
Эти поиски псевдонима кончились тем, что решено было поставить на книге не «Л. Андреев», а «Леонид Андреев». Это казалось ему менее безличным.
Пока книжка его спокойно лежала у издателя, дожидаясь неведомо какой очереди или особо счастливого случая, в Петербурге возникло новое издательство — «Знание», во главе с Горьким и Пятницким. Конечно, рассказы Андреева оказались здесь очень желательными. И опять пошли к издателю те же лица хлопотать о том, чтоб издатель не выпускал книжку, и выручить обратно залежавшиеся черновики. К общему удовлетворению, издатель сам был рад, что не нужно будет печатать какого-то Андреева, тратить на него бумагу и хлопоты. В минуту разменялись договорами, отдали обратно пятьсот рублей, получили рукописи, и — прямым ходом на почту, в Петербург, в типографию.
Всякий молодой писатель, в первый раз в жизни печатающий свою книгу, знает, что это за наслаждение получать свежие корректурные листы из типографии, пахнущие скипидаром и краской. Нет на свете лучшего аромата, нет на свете никого в эти минуты счастливее автора. Переживал эту профессиональную радость и Леонид Николаевич, и, пока печаталась его книга, он не выкладывал из кармана новые оттиснутые листы; так и носил их с собой и в гости, и в театр, и на улицу.
Книжка Андреева, наконец, вышла. В ней было всего десять рассказов, и стоила она 80 копеек. Большие надежды возлагал на эту книгу Леонид Николаевич. Но того, что случилось, он не ожидал. Прежде всего он получил большое, очень хорошее письмо от Н. К. Михайловского, который приветствовал молодого автора, пророчил ему блестящую будущность и обещал написать о нем серьезную статью. Вскоре хвалебная статья появилась в «Русском богатстве» за полной подписью Михайловского, и этого было достаточно, чтобы литературный мир стал считаться с появлением нового крупного дарования. Имя Леонида Андреева стало сразу известным и вскоре заблистало в литературе. Все журналы и газеты заговорили о нем. Книга его, что называется, «полетела». Потребовалось новое издание, которое вскоре и вышло, пополненное новыми рассказами, и в их числе вызвавшей в свое время скандальный шум «Бездной».
По поводу этой «Бездны» вокруг имени Андреева поднялся шум, визг, улюлюканье. Статьи «Нового времени» и Софьи Андреевны Толстой, громившие молодого писателя, только подливали масла в огонь, и об Андрееве и о «Бездне» заговорили все: кто — за, кто — против.
У Андреева была невеста, очень милая молодая девушка, курсистка, тоненькая, черненькая; звали ее Александрой Михайловной Виельгорской. Они появлялись всегда вместе: в театрах на новинках, в концертах. Это была заметная и красивая парочка.
«Милый друг! Будь моим отцом! Будь моим посаженым отцом. Свадьба моя 10-го (через три дня), в воскресенье. Посторонних никого, одни родственники — попросту. Голоушев — шафер. Будь моим отцом! Я прошу тебя: будь моим отцом! Если таковым быть окончательно не можешь; то приезжай в качестве друга. Доставь мне радость, приезжай. И еще прошу тебя, будь моим отцом. Будь моим отцом!»
И отцом его я был… Эта роль была не из трудных. За торжественным чайным столом, когда приехали «молодые», мать Андреева и я возглавляли присутствующих. К нам обращались за разрешением приветствий, пили за наше здоровье и вообще это было какое-то шутливое и очень веселое председательство.
Свадебный вечер был тоже очень веселый и простой. Леонид Николаевич был как-то внутренне радостен и необыкновенно покорен. Что ему говорили, то он и выполнял без возражения, — что называется — без оглядки и с удовольствием.
Были и танцы. Андреева заблаговременно научили танцевать, и он танцевал вальс, польку и кадриль. Между прочим, подойдя ко мне и глядя с улыбкой на танцующие пары, сказал:
— А что, отец, если всю нашу «Среду» выучить танцевать?.. Представь себе: вот так же, как эти, вдруг затанцуют Вересаев, Белоусов, Юлий Бунин, Серафимович. Представь себе: в вихре вальса вдруг несется мрачный Скиталец… Или Мамин-Сибиряк со своей неразлучной трубкой и с дымом. Очень занятно! Ты только вообрази это ясно!
Насколько я знаю, в семейной жизни Андреев был очень счастлив; правда — недолго. Александра Михайловна, которую было бы справедливо назвать его добрым гением, умерла после рождения второго ребенка. За эти недолгие годы Леонид Николаевич много и хорошо работал и упрочил за собой большое литературное имя. Появился «Василий Фивейский», прочитанный, как почти все андреевское, на «Среде», и с огромным успехом.
К этому времени возникла мысль издавать товарищеские сборники. Товарищество «Знание» также интересовалось этим, и первый сборник «Знание» за 1903 год был составлен весь из материалов «Среды»; рассказ «Жизнь Василия Фивейского» открывал сборник.
К этому времени Леонид Николаевич уже оставил свой рыжий пиджак — по его выражению, «коровьего цвета» — и стал появляться везде: в гостях, и дома, и в театре, в поддевке и высоких сапогах. Это дало мелкой прессе повод к зубоскальству. Начали вышучивать андреевскую поддевку и совершенно некстати рассказывать в печати об Андрееве всякие были и небылицы, нередко очень злые и обидные. Рассказывали, будто Андреев выпивает «аршин водки», то есть ставит рюмку за рюмкой на протяжении целого аршина и выпивает их без передышки одну за другой. Все это было, конечно, вздором и выдумкой. В другой газете напечатали, что писатель Андреев, «эта современная известность», по поводу юбилея Златовратского надменно и удивленно спросил: «А разве есть такой писатель — Златовратский? Я что-то не слыхал». И весь этот вздор говорился про человека, который не только «слыхал», но и постоянно встречался с Златовратским на тех же «Средах» и одним из первых подписался под юбилейным адресом от «Среды».
Быстрый и широкий успех Андреева породил много недоброжелателей и завистников, которые по всяким поводам и под разными псевдонимами травили его из-за угла. Леонид Николаевич обычно отшучивался, но иные выходки задевали и обижали его. Но были и такие забавные и остроумные шутки, над которыми он сам же искренне потешался.
Он любил шутку, острое словцо, о чем свидетельствуют многие из его фельетонов в «Курьере», подписанные «Джемс Линч». Нередко он говорил:
— Меня почему-то зачислили в кандидаты самоубийц. Неправда все это. Я люблю жизнь, люблю радость.