Записки писателя
Шрифт:
Помимо этого, мало-помалу стал образовываться у меня сам собою небольшой новый кружок более или менее молодых товарищей. Почти все мы бывали по субботам у Тихомировых, где приходилось больше слушать других, а на своих собраниях мы принадлежали сами себе. Говорили и спорили о новой литературе, о новых писателях, русских и иностранных, говорили об искусстве. К нашей маленькой молодой группе стали примыкать понемногу и новые лица, как братья Бунины, как Михеев Василий Михайлович — человек с обширным знакомством среди литераторов и крупных художников, писатель Николай Иванович Тимковский и доктор Голоушев Сергей Сергеевич, беззаветно преданный театру, живописи, литературе и сам пытавшийся быть и писателем, и художником, и критиком. По московским кружкам и группам он был уже известен: в качестве художника — как «Сергеевич», в качестве литератора — как «Сергей Глаголь» и как Голоушев — в качестве любителя и знатока искусства
Обычно он сообщал нам много интересного про художников, про их новинки, стремления, про их выставки, про новые течения в искусстве, а Михеев нередко рассказывал о новых пьесах Ибсена, начавшего тогда сильно интересовать и волновать общество, и о других иностранных писателях, чьи произведения еще не были переведены на русский язык, и мы знакомились с ними ранее других по пересказам и отрывкам. Юлий Бунин держал нас в курсе общественных событий. Эта небольшая товарищеская группа и явилась основой того кружка, которому суждено было впоследствии сыграть заметную роль под названием «Московской литературной среды» и объединить большинство самых видных и крупных писателей девяностых и девятисотых годов.
С течением времени и с развитием «Среды», куда отхлынула значительная часть литературной молодежи, а также с возникновением в Москве Литературно-художественного кружка, объединившего в своих стенах людей разнообразных направлений, и за смертью Соловьева-Несмелова, тихомировские субботники мало-помалу утратили свое былое значение и затихли.
Артистическая и литературная Москва с большими надеждами и нетерпением ожидала открытия Литературно-художественного кружка. Всем хотелось иметь свой уголок, свой дом и приют, где было бы возможно чувствовать себя свободно, отдыхать и общаться со своими людьми, с товарищами по стремлениям, попросту и без церемоний, как в своей семье.
Наконец, осенью 1899 года кружок был открыт в чрезвычайно скромном помещении на углу Воздвиженки (улица Калинина) и Кисловского переулка. Оно состояло из большого квадратного зала, из узкой и длинной столовой, переделанной из бывшей оранжереи, и еще из одной комнаты в подвале, где был устроен буфет и в стену было вставлено дно огромной дубовой бочки, высотой до потолка, с крупной надписью: «in pivo veritas» — шуточный перифраз известной латинской поговорки об «истине».
Во главе дирекции стали: популярный адвокат, знаток и любитель искусства А. И. Урусов, директор Малого театра, артист и драматург А. И. Южин-Сумбатов, редактор журнала «Русская мысль» В. А. Гольцев, академик-архитектор Ф. О. Шехтель и другие представители литературы, театров, художеств, музыки и общественности.
Малый театр пришел сюда, кажется, in corpore, со всеми своими знаменитостями. По крайней мере привычно было встретить там по субботам М. Н. Ермолову, Г. Н. Федотову, Н. А. Никулину, не говоря уже о мужчинах артистах. Большой театр был также представлен лучшими своими артистами как оперы, так и балета. Газеты и журналы дали своих редакторов и виднейших сотрудников; актеры казенных и частных театров, известные адвокаты, врачи, педагоги, выдающиеся художники, архитекторы, профессора университета, консерватории и филармонии, общественные деятели — все они, по словам лермонтовского стихотворения,
Все промелькнули перед нами, Все побывали тут.Такое обилие выдающихся имен и лиц вряд ли когда раньше можно было встретить одновременно и притом в такой товарищески-семейной обстановке, без «чинов и претензий». Публика бросилась в кружок, чтобы видеть всю эту «знать» и побывать среди них запросто. Но дирекция была строга и беспощадна, посторонних не принимала, кто бы они ни были, и только изредка, каким-нибудь особым случаем, почти что чудом, забредал сюда на вечер гость, не иначе как чей-нибудь очень близкий знакомый и рекомендованный несколькими влиятельными членами. Но эта строгость соблюдалась только в течение первого года, потом стало все проще. Здесь чувствовали себя все как дома, вполне непринужденно, по-товарищески, поэтому нередко среди вечера вдруг составлялся то внезапный концерт, то хор из выдающихся солистов оперы, то беседа, то просто товарищеский ужин, где все, сидевшие за очень длинным столом в бывшей оранжерее, объявлялись председателем
Но как ни желателен был отдых в такой исключительной и интересной компании, как ни приятны были общие встречи и развлечения, все-таки писательская группа, по своей малочисленности, была одинока. В собраниях кружка еще не было той атмосферы общественности, которую он приобрел с годами, и не было той интимности, какую ждали и искали писатели для своих товарищеских встреч и бесед.
Небольшая группа моих личных литературных друзей продолжала, как и раньше, время от времени собираться у меня в квартире и делиться всякими новостями и впечатлениями. Почти каждый раз кто-нибудь из писателей читал у нас свое новое произведение, о котором присутствующие товарищи давали тут же свои откровенные отзывы. Посторонних никого не бывало в эти дни, и высказываться вполне искренне и без стеснений никто не мешал. А это было очень нужно тогда, потому что большинство из нас были еще молодыми людьми и только что начинали выходить на дорогу. Мы нисколько не разочаровывались в кружке: напротив, любили бывать там по субботам, желали ему всякого блага и успеха и чем могли содействовали ему. Но того, что было нам необходимо, он дать нам в то время еще не мог. Он дал нам многое, но несколько позже.
В течение своей двадцати летней жизни Литературно-художественный кружок несколько раз менял помещение, чтобы расширить площадь: был недолгое время на Мясницкой (теперь ул. Кирова), был на Тверской (ул. Горького), но главный расцвет его был на Большой Дмитровке (теперь ул. Пушкина). Здесь с течением времени была собрана содержательная и большая библиотека, со множеством автографов знаменитых и известных людей. Картины лучших русских современных художников и живописные портреты украшали многочисленные комнаты. В залах устраивались выставки, концерты, спектакли, балы, а также дебаты по вопросам искусства, общественности и политики. Почти все общественные организации Москвы, у которых не было своего помещения, — а таковых было множество, — получали приют в кружке для своих заседаний и собраний, всегда без отказа и без всякой платы. Здесь же обычно справлялись торжественные юбилеи и давались банкеты заезжим знаменитостям. Почетным гостем кружка был, между прочим, Эмиль Верхарн в 1913 году. С эстрады в мраморном зале он читал свои стихотворения.
Незанятых вечеров в кружке почти не бывало, но особенно наполнялся он по субботам. Иной раз в один и тот же вечер — в одной комнате происходит отчетное собрание какого-нибудь просветительного общества, в другой идет горячая схватка реалистов с декадентами, в третьей рассматривается проект закона о печати, поданный в Государственную думу, или составляется группою лиц записка об авторском праве. В это же время в концертном зале с какой-нибудь благотворительной целью поют и декламируют, или показывают спектакль, или танцуют до рассвета. А в столовых суетятся официанты в зеленых мундирах с золочеными пуговицами, подавая кому кружку пива с белым хохлом пены, кому шампанское в никелированном ведерце со льдом, одному — стерлядь или — рябчика, другому — бутерброд с колбасой или стакан чаю. Такие крайности во вкусах и аппетитах, а главное, в «валюте» блюд за одним и тем же столом, уживались отлично и безобидно, не возбуждая ни в ком неудовольствий.
Близ полуночи, когда в кружок со всех концов Москвы стекались отыгравшие спектакль артисты, редакторы и писатели, окончившие дневной труд, секретари газет, через час отправлявшиеся на ночную работу — выпускать завтрашний номер, и разного рода таланты и их поклонники, — в залах кружка можно было встретить одновременно и черный сюртук, и серый пиджак, и домашнюю куртку с цветным воротничком рубашки, а рядом щегольский фрак с белоснежной накрахмаленной сорочкой и батистовым галстуком, строгую женскую фигуру в темной кофточке, наглухо застегнутой, нередко в очках и с подстриженными волосами. И тут же в столовой — приехавших с парадного концерта декольтированных артисток, с большими боа на плечах, с пышными прическами, со счастливыми (улыбками, еще не успевших остыть от пережитого только что успеха и грома аплодисментов.