Записки пожилого человека
Шрифт:
Сенсационным было лишь одно место. Оно касалось дел литературных, которыми по долгу службы очень активно занимался Семичастный и возглавляемая им контора. Кстати, в телевизионном обзоре газет, в котором, конечно, интервью Семичастного не было обойдено вниманием — как можно, такое пропустить — именно это место было особо выделено и широковещательно преподнесено зрителям как замечательное открытие. Вот оно, это место:
«Не помню уж точно, в каком году, мы захватили у кого-то — у кого он [Солженицын. — Л. Л.] хранил — чемоданчик с рукописями. Это были еще не книги… Особое внимание привлекала поэма Солженицына… в
Трудно сказать, сам ли Семичастный до этой ахинеи додумался или те эксперты, к которым обращались за справками, но в данном случае это и не столь важно, — пещерный уровень организации, решавшей судьбы художественных произведений и их авторов, ее начальников и сотрудников, не требует каких-либо обоснований.
Но вот чего я опасаюсь: преподнесенная как сенсация, эта ахинея будет разнесена молвой, передаваться из уст в уста — не раз такое происходило, и через какое-то время какая-нибудь восходящая телевизионная звезда с важным видом скажет зрителям: «Как было установлено на основе материалов архива КГБ, поэму „Пир победителей“ написали в соавторстве Александр Солженицын, Александр Твардовский и Константин Симонов».
Это случается теперь чуть ли не каждый день. Стоит мне выйти из дома, и какой-нибудь прохожий, растерянно озирающийся по сторонам, угадав, угадывая во мне аборигена этих мест, спрашивает: «Где здесь Кисловский переулок?» — «Какой, — отвечаю, — вам нужен? Их нынче уже четыре». Надо посмотреть тут на этого человека, видно, он чувствует себя заблудившимся в густой лесной чаще. Что поделаешь, после кампании переименования улиц к Нижнему и Среднему Кисловским переулкам прибавились еще Большой и Малый.
Цель этой кампании была искоренение советского идеологического наследства, мозоливших глаза названий, рожденных рухнувших строем. Но, как часто у нас бывало, задумывали одно, провозглашали другое, делали третье, а в результате получалось нечто неудобоваримое. Задумывалось, конечно, политическое мероприятие, но пока судили да рядили, обсуждали да решали, конституционный суд вполне по-джентльменски обошелся с коммунистической партией, и политический принцип стал нежелателен, не стоит, мол, дразнить приверженных к радужному прошлому зюгановских гусей. Решили его хитроумно подменить другим: восстанавливаются прежние, исторические названия. Под флагом уважения к старине, к традициям не только улица Семашко — наркома здравоохранения — стала Большим Кисловским, но и Собиновский переулок — в честь замечательного певца — стал Малым Кисловским.
Безоглядно, тупо проводя в жизнь довольно сомнительный принцип (в любом случае он требовал разумных исключений) обидели, конечно, не одного Собинова — многих наших великих соотечественников, на которых не могут распространяться никакие «общие правила»: Пушкина, Грибоедова, Герцена, Островского, Чехова… Но при этом сохранились многочисленные Коммунистические, Комсомольские, Пионерские улицы, улицы Инессы Арманд и Дмитрия Ульянова, учрежденные по «династическому»
Короче говоря, ставшая крылатой формула Виктора Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда» еще раз подтвердила непреходящий для нашего времени и общества смысл.
* * *
Автором социально-политической формулы «оттепель» был Илья Эренбург (так называлась его повесть, напечатанная в 1954 году). Эта точная характеристика изменившегося времени очень быстро стала общепринятой, ею пользовались даже яростные противники начавшихся в стране перемен. А вот формула «застой» была народным творчеством, фольклором. Великое множество людей почувствовало, что с реформами, начатыми при Хрущеве (были они и удачными и неудачными), покончено, власти жаждут неподвижности, покоя, боятся малейшего дуновения свежего ветра как опасного сквозняка.
* * *
В сорок седьмом году Александр Лейтес — в ту пору критик с именем — напечатал статью «Философия на четвереньках» о Сартре и экзистенциализме. Начиналась многолетняя кампания борьбы с низкопоклонством перед Западом. Название статьи вполне адекватно отражало ее содержание и стиль. Когда в послесталинские времена наши идеологи подобрели к Сартру — все-таки «левый» — и Союз писателей пригласил его посетить Советский Союз, кто-то из литераторов, вспомнив статью Лейтеса, сострил: «Сартр принял приглашение, поставив условие, что автор „Философии на четвереньках“ должен встретить его именно в этой позе».
* * *
На летучке в «Литературке» в начале «оттепельной» поры мы, вдохновленные первыми порывами ветра перемен, сильно навалились на руководство газеты: оно боится острых материалов, дискуссий. Главный редактор Рюриков, отбиваясь, стал говорить, что редколлегия запланировала дискуссию о недавно появившемся романе Панферова «Большое искусство». Роман этот был беспросветно бездарным сочинением. Вася Сухаревич, один из самых дерзких редакционных острословов, перебил его: «А что, Борис Сергеевич, разве могут быть о нем два мнения?»
* * *
Когда у Советского Союза (и, разумеется, у находившихся в его орбите стран из так называемого «соцлагеря») испортились, а потом и вовсе накалились отношения с Китаем, это все до поры, до времени происходило втихомолку, замалчивалось. Когда о конфликте начали писать, один знакомый чешский литературовед поделился со мной: «Нам уже разрешили критиковать китайцев, но только самым отъявленным догматикам».
* * *
У докладчиков на Втором съезде писателей были помощники. Это не скрывалось. В кулуарах съезда гуляла шутка, которая приписывалась Твардовскому: «Самед [речь идет о Самеде Вургуне, делавшем доклад о поэзии. — Л. Л.] всем жалуется, что ему написали скучный доклад. Но и это ему кто-то сказал».
* * *
Валентина Васильевна Ивашева, доктор филологических наук, много лет преподававшая зарубежную литературу XX века на филологическом факультете Московского университета, автор нескольких книг и множества статей, посвященных современной английской литературе, писала небрежно и маловыразительно. Однако заключительная фраза одной из ее статей, которую я обнаружил и снял уже в сверке, стала крылатой, долгие годы повторялась в редакции. Это был замечательный образец тавтологии. «Дальнейшее покажет будущее», — написала Ивашева.