Записки пожилого человека

Лазарев Лазарь Ильич

Дочери отца Алексея было во время войны лет десять, но она многое и многих прекрасно помнит и рассказывает о том, как родители прятали и спасали евреев, с поразительной простотой, как о делах совершенно обыденных, само собой разумеющихся — ни одного высокого слова, ни намека на то, что родители совершили подвиг.

Один из журналистов задает вопрос: «Как вы думаете, почему ваш отец это делал?» Она отвечает, чуть помедлив, — видно, вопрос ей показался странным. Отвечает без малейшей примеси пафоса: «Он не мог поступить иначе».

Какой замечательный пример высокой нравственности

и человечности, передающийся из поколения в поколение! Это и есть нравственная неизбежность поступков.

Посадить дерево в Аллее праведников

Прошло уже много даже не лет, а десятилетий, но трагическая судьба моей школьной учительницы не идет у меня из головы.

Нина Всеволодовна Пшеничная преподавала у нас физику и была в седьмом и восьмом классе нашим классным руководителем. Она была хорошим учителем, а главное, была добра и справедлива. И мы не только очень старались не ударить лицом в грязь по ее предмету, мы ее очень уважали и любили, авторитет ее был абсолютно непререкаемым.

Когда в 1938 году после ареста мужа (второго ареста, до этого он уже провел несколько лет в ссылке) ее отстранили от классного руководства, мы встретили нового классного руководителя в штыки. Нина Всеволодовна, в отличие от нас прекрасно понимавшая, чем может кончиться такая демонстрация, всячески старалась оберечь нас от опасных мальчишеских выходок.

Когда мои родители в 1939 году переехали из Запорожья в Днепропетровск, Нина Всеволодовна уговорила их оставить меня на несколько недель у нее, чтобы я нормально окончил восьмой класс.

Жила она вместе с пожилыми родителями мужа, свекр ее был известным, очень уважаемым в городе детским врачом. Когда старший брат или я в детстве заболевали, мать всегда призывала именно его. В моей памяти он остался живым олицетворением хорошо знакомых из литературы земских врачей-подвижников, к тому времени почти исчезнувших в реальной жизни.

Это была еврейская, но обрусевшая интеллигентная чета. Нина Всеволодовна же (я не знаю, из какой семьи она происходила), обликом своим напоминавшая тургеневских героинь, была русской, — в этом не могло быть сомнений.

Должен признаться, что это мое сегодняшнее восприятие, тогда я об этом и думать не думал. Да и нынче, вспоминая своих одноклассников, не во всех случаях могу определить их национальность — кто из них был русский, кто украинец, кто еврей. Дальше станет ясно, почему я об этом заговорил…

Последний раз я видел Нину Всеволодовну за год до войны, когда во время каникул на несколько дней приехал в Запорожье. Она по-прежнему преподавала физику в школе, ее свекр по-прежнему лечил детей, о судьбе мужа она ничего не знала.

Что было с ней потом, мне после войны рассказали запорожские знакомые. Когда началась война, Нина Всеволодовна с родителями мужа эвакуировалась из Запорожья, осенью сорок второго оказались они на Кавказе — то ли в Минеральных Водах, то ли в Кисловодске. Там их настигли прорвавшиеся на Кавказ немцы.

Как известно, уничтожение евреев — одно из первых мероприятий, которое повсеместно проводили гитлеровцы на оккупированной территории. На сборный пункт, куда сгоняли обреченных, Нина

Всеволодовна пришла с родителями мужа. Когда ей, русской женщине, каратели предложили уйти, она отказалась. Ее расстреляли вместе со всеми евреями…

В Яд ва-Шем (иерусалимском музее Катастрофы европейского еврейства) есть Аллея праведников: в память о каждом, кто, рискуя жизнью, спасал евреев от гибели, там посажено дерево. Если бы у меня была такая возможность, я бы посадил там дерево в память о моей учительнице Нине Всеволодовне Пшеничной. Она заслужила этот знак высокого уважения еврейского народа, по собственной воле разделив страшную участь обреченных на гибель.

* * *

Эта главка была напечатана во второй части моих «Записок» в журнале «Знамя» летом 2001 года. Рассказанная в ней история получила неожиданное продолжение…

Когда я ее писал, меня не оставляла мысль, что, быть может, я сейчас уже единственный человек на земле, кто знал Нину Всеволодовну, кто ее помнит. Детей у нее не было. Были ли родственники, я не знал. Не знал, жив ли кто-нибудь из ее учеников, ведь им, как и мне нынче, уже должно быть сильно за семьдесят. И то, что пишу, что будет напечатано, была у меня такая надежда, быть может, все-таки сохранит ее имя, ее подвиг от полного забвения.

Страшным был наш век, не зря Мандельштам назвал его «волкодавом». Тысячи тысяч людей уничтожались, исчезали бесследно, словно их и не было никогда, словно и не жили они на свете — даже могил не оставалось. После фронта некоторое представление о том, что такое братские могилы, я имею. В лучшем случае, как писал Борис Слуцкий, на них водружался «мрамор лейтенантов, фанерный монумент», материал не очень-то долговечный. Надо ли напоминать, что до самого последнего времени места захоронения «врагов народа» были тайной за семью печатями, строго оберегаемой КГБ. А чем, какими памятниками отмечены рвы, куда гитлеровцы сваливали расстрелянных, задушенных в «газ-вагенах»? К этому я еще вернусь.

Через несколько месяцев после публикации в «Знамени» я получил письмо, которое еще раз заставило меня пережить трагедию Нины Всеволодовны, но одновременно было некоторым утешением (выражает ли это слово мои чувства?) — оказалось, есть еще люди, которые ее знали и которым память о ней, как и мне, дорога, Это письмо ее родственницы, которой попались на глаза мои «Записки» и она сочла своим долгом написать все, что знает о Нине Всеволодовне. С ее разрешения процитирую письмо, в котором есть немало важных для меня подробностей (думаю, что они будут интересны и тем читателям, которых судьба моей школьной учительницы не оставила равнодушными):

«Я Нины Всеволодовны родная племянница, Ковалева Галина Владимировна, дочь ее старшей сестры Екатерины Всеволодовны, хорошо помню тетю Нину и всю ее семью, хотя мне было 8 лет, когда я гостила у своей бабушки Марии Яковлевны Пшеничной в Запорожье в 1940 году и видела тетю Нину в последний раз. Я хочу сообщить Вам некоторые подробности о ее семье и ее жизни, то, что я знаю по рассказам моей бабушки, мамы, тети Лары и дяди — Григория Всеволодовича Пшеничного. К сожалению, никого из них в живых уже нет.