Записки прижизненно реабилитированного
Шрифт:
Сергей Сергеевич рухнул на стул. До этого он не раз попадал под следствие и однажды сидел на скамье подсудимых за хищение, но всегда благополучно откупался и выкручивался. Этот опыт не уменьшал страх удачливого дельца перед чекистами. Во время своей тыловой армейской службы он видел, что делают с людьми в особом отделе.
— Куда сел? — Подполковник виртуозно выругался. — Твое место там, — и показал на маленькую табуреточку в углу кабинета, перед которой стоял столик. И то и другое было привернуто к полу. Когда Сергей Сергеевич уселся, Маракуш продолжал:
—
Мордатый, который раньше молчал, протянул бумагу и ручку и добавил:
— Учти, что тебе поможет только чистосердечное признание. Оно облегчает вину!
По лицу Сергея Сергеевича лил пот, в глазах рябило. Он не понимал, что написано в бумаге.
— Подписывай! — рявкнул подполковник.
Сергей Сергеевич, не глядя, поставил закорючку.
— Теперь расскажи о своей шпионской деятельности в пользу иностранных разведок.
— Я ничего не знаю, — лепетал свидетель.
— Может быть, ты и о происках иностранных разведок не знаешь? — с насмешкой спросил следователь.
— Нет, слышал, — заверил Сергей Сергеевич.
— Если слышал, то почему не сознаешься? Учти, что нам про тебя все известно!
— Знаем все, — подтвердил мордатый и начал листать толстую папку.
— Мне не в чем сознаваться!
— Ладно, подскажу, — зловеще прошипел Маракуш. — Расскажи об участии в преступной группе предателя и шпиона, муженька твоей падчерицы Баранова!
— Не участвовал.
— Юлишь, вражина? — Следователь ударил кулаком по столу. — Что Баранов предатель и шпион, тоже первый раз слышишь?
— Нет, знаю, об этом семью уведомили.
— Вот знаешь, а не хочешь помочь следствию, — сказал подполковник с укоризной.
— Совсем не хочет, а мы с ним еще возимся, — добавил мордатый.
Сергей Сергеевич ослабел. Он упал на колени, зарыдал и, всхлипывая, забормотал:
— Я не враг, а коммунист и фронтовой офицер! Вот мои боевые награды. — Сурков показал на орденские планки. Он служил в интендантском управлении фронта. Служба проходила далеко от передовой, нс близко от начальства, которое не забывало услужливого интенданта.
Мордатый заметил с неожиданным добродушием:
— Ты не коммунист, ты ворюга!
«Неужели и про это знают? Пропал!» — похолодел Сурков.
Но следователей это не интересовало.
— Где ты собирал шпионские сведения? — вопрошал подполковник.
— Как передавал их Баранову? — вторил штатский.
Вопросы перемежались матерными ругательствами.
Следователи наседали. Сергей Сергеевич изнемогал. Вдруг в голову пришла спасительная мысль. Свидетель поднялся, замер в стойке «смирно» и громко, по-военному рапортовал:
— Товарищ подполковник, разрешите обратиться? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Пора на оправку, в туалет!
Маракуш опешил. Обращение «товарищ» вызывает у следователя радость. Говоря это слово, подследственный попадает в ловушку. На него моментально обрушивается тирада:
— Какой я тебе товарищ?
Волк мог быть брянским, сибирским, костромским, уральским, степным и т. д. Автор знал буддийского монаха, который оказался мексиканским волком. Монах, человек с европейским образованием, решил, что произошла лингвистическая ошибка. Он помнил про презрительное выражение американского белого человека «мексиканская собака» и попытался поправить своего следователя…
Географическая принадлежность зверя не меняла суть дела. По мнению психологов и МГБ, отрешение человека от слова «товарищ» и перевод в категорию волка лишали подследственного воли к сопротивлению. В сотнях следовательских кабинетов на протяжении многих лет гремело:
— Какой я тебе товарищ, вражина…
Сергей Сергеевич проходил по делу не как подследственный, а только как свидетель. Стандартная фраза была предназначена не для него. Подполковник на секунду выпустил нить допроса и потерял темп. Дело окончательно испортил мордатый. Он сказал понимающе:
— Пойдем, а то наложишь в штаны, завоняет. Видали такое!
Сергей Сергеевич в его сопровождении побежал в туалет, облегчился и даже умылся.
Когда все снова собрались в кабинете, разговор пошел о другом.
— Дай характеристику своей падчерице! — сказал Маракуш без всякого нажима.
Сергей Сергеевич понял, что не должен показывать ничего плохого о Татьяне, что иначе он погубит и ее и себя.
Выдавливая слезу, отчим заговорил елейным голосом:
— Она была замечательной ласковой девочкой, я любил ее как родную дочь! Она хорошо училась в школе и занималась комсомольской работой. В институте театра у Танечки открылись таланты, ей прочили блестящее будущее. Я постоянно уделял девочке внимание, следил за учебой и воспитывал в военно-патриотическом духе…
Перед войной Сергей Сергеевич действительно водил Татьяну в музей Красной Армии. Девочка бегала из зала в зал и говорила, что ей очень скучно. Дома она, как всегда, показала язык и заявила:
— Дядя Сережа, я с тобой больше никуда не пойду!
— Не морочь нам голову, — неожиданно взревел подполковник, — говори, как ты сделал Татьяну шпионкой?
— Я ее больше года не видел, — вырвалось у Суркова, — она жила у своего мужа Баранова, а у нас почти не бывала.
Следователи заинтересовались. Мордатый, опередив Маракуша, приподнялся и сказал одобряюще:
— Давай, расскажи подробней! А давно Баранов с ней познакомился?
— Он ухаживал за Таней года два, — ответил Сергей Сергеевич, — присылал цветы и дарил французские духи.
— Что она делала с заграничными духами? — поинтересовался Маракуш.
— Как это? Пользовалась, — удивился Сурков незнанию женщин следователем.
— А раньше она какие духи употребляла?
— Кажется, «Красную Москву».
— Значит, наши, советские?
— Да, их фабрика «Свобода» выпускает.
— Как одевалась твоя падчерица? — продолжал мордатый странные вопросы.