Записки промышленного шпиона
Шрифт:
– Подождите здесь. – Сестра сурово глянула на меня. – Я еще не знаю, примет ли вас доктор Фул.
И вышла, оставив дверь приоткрытой.
Стеллажи. Рабочий стол. Два кресла. В углу сейф с цифровым замком.
Вскрыть такой сейф – плевое дело, но я не торопился. Перевернул страницу раскрытой книги и увидел карандашные отметки на полях. «Людям давно пора научиться беречь то, что не идет прямо на производство свиных кож или, скажем, швейных машин. Необходимо оставить на земле хоть какой-то уголок, где люди находили бы покой от забот и волнений. Только
Я взглянул на титул. Роже Гароди. «Корни неба».
– Собачья чушь, – сказал я вслух.
– Вы находите?
Я вздрогнул и обернулся.
Доктор Фул был откровенно пьян.
– Чушь? – повторил он нетвердо. Синяки на лице его не украшали. – А то, что мы в массовом порядке травим рыбу и птиц, напрочь сводим леса, это тоже чушь?
– Я видел Потомак и Огайо, – возразил я. – Эти реки считались мертвыми, но мы взялись, и теперь из них можно пить воду.
– Вам налить? – Доктор Фул откуда-то вынул бутылку и два стакана. – Я вас уже видел где-то?
– Это я вытащил вас из «Креветки».
– Зачем вы это сделали? – спросил он равнодушно.
– Ну, не знаю. Взаимовыручка. Лучше ответьте на мой вопрос.
– Вы о поголубевших Потомаке и Огайо? – Глаза доктора Фула, обведенные синими кругами, были огромными и пронзительными, как у спрута. В какой-то момент он перестал казаться пьяным. – Вам приходилось бывать в Аламосе?
– К сожалению, нет.
– Не жалейте. Сточные воды там сбрасывают прямо в океан. Удобно, конечно, но течения там замкнутые, все дерьмо выносит обратно на берег. Жители Аламоса первыми узнали, что такое красный прилив. Это когда вода мертва, а устрицы пахнут бензопиреном.
– Разве устрицы какого-то Аламоса важнее благосостояния всей страны?
– А, наверное, вы о пользе… – протянул доктор Фул. И вдруг заговорил быстро: – А Парфенон приносит пользу? Что вы на это скажете? Ведь если Парфенон срыть, освободится место для огромной и красивой автостоянки. А собор Парижской богоматери? Снесите его башни, какой простор откроется для автомобилистов и пешеходов! А преториумы римских форумов? А Версаль? Тадж-Махал? Красный форт? Чего мы трясемся над этими полуруинами, ну, скажите, какая от них польза, да? Какие-то зачумленные гробницы…
Все же он был пьян.
Я намеренно громко подчеркнул:
– Ну, нам-то с вами ничего не грозит. Итаку охраняет санитарная инспекция.
– Санитарная инспекция? – Он нехорошо рассмеялся. – Какой смысл говорить о санитарной инспекции после смерти Бэда Стоуна?
– Да, конечно, – наигранно вздохнул я. – Болезнь Фула… Она же не лечится… Даже вам не удалось спасти нашего Бэда…
– Спасти? – выдохнул он.
– Ну да.
– А вам случалось видеть тело человека, выброшенного с седьмого этажа на бетон?
– Выброшенного?
– А с чего бы он сам полез в окно?
– Не знаю. Может, с отчаяния. Говорят, он заразился.
– Перестаньте городить вздор! Болезнь Фула не заразна.
– То есть как? – изобразил я смятение. – А мне сказали… Я
Доктор Фул плеснул в стакан из бутылки.
– Когда в Итаке появились первые больные, я тоже ничего не понимал. Я искал возбудителя эпидемии и не находил его. Это Бэд Стоун подсказал мне, что искать нужно снаружи. Такая у него была манера высказываться. Тогда я взялся за воду Итаки и провел серию опытов на собаках и мышах. Я поил их дождевой водой, артезианской и опресненной из океана. Результаты оказались поразительными. Через неделю погибла первая собака, потом мыши. Все животные перед смертью были дико возбуждены, они лаяли и пищали, не могли усидеть на месте. Я исследовал их мозг. Полная атрофия.
– Ну да. Пьяная рыба, – вспомнил я. – Это как-то связано с тем, о чем вы рассказываете?
– В Итаке всегда любили рыбу, – усмехнулся он. – Итака славилась рыбными ресторанами. Вы, гляжу, тоже из любителей. Нас долгое время кормил океан. Кто мог подумать, что скоро мы начнем его бояться? В тканях рыбы и устриц я обнаружил массу ртутных агентов. Понимаете? Там оказался вообще колоссальный набор. Некоторые ингредиенты даже не поддавались идентификации. Все, что можно о них сказать, так это только то, что они существуют и что они крайне вредны. А ведь тою же дрянью сейчас насыщены и земля и воздух Итаки. Когда сами по себе без всяких видимых причин в Итаке начали погибать деревья, поступил приказ – вырубить все рощи. Зачем тревожить людей, правда?
Доктора Фул не видел меня.
Но смелости ему было не занимать.
Пошатнувшись, он дотянулся до висевшего на стене белого больничного халата:
– Накиньте это на себя.
Палата, в которую мы вошли, была освещена тусклым ночником.
Головы лежащих на низких койках людей казались очень большими.
Ни один не шевельнулся, ни один больной не проявил к нам никакого интереса. Но они не спали. Они точно не спали. Я убедился в этом, наклонившись над ближайшей койкой. Больной почувствовал, что на его лицо упала тень, и неестественно часто заморгал. В уголках глаз скапливались мутные слезы, полосуя отчетливыми следами бледную отечность щек.
– Этот человек с детства был глухонемым, – почти трезвым голосом заметил доктор Фул. – А болезнь Фула сделала его неподвижным. То же случилось с его женой и ребенком – они всегда кормились местной рыбой с рынка. Теперь они трупы… – Он сжал свои слабые кулаки. – Они хуже, чем трупы, потому что могут функционировать только в таком виде.
– Не пугайтесь, – предупредил он меня на пороге следующей палаты.
Обитатель этой палаты сидел на тяжелой, привинченной к полу металлической койке. В каком-то неясном угнетающем ритме он безостановочно и беспорядочно мотал перед собой руками, скошенные выцветшие глаза непрерывно и судорожно моргали.