Записки провинциала
Шрифт:
Торгующих наехало много.
Они всюду снуют, присматриваются, трогают на ощупь, примериваются глазом.
За стеклянными перегородками банков есть деньги для кредита.
И все же сделки совершаются туговато. Не так много, как надо.
К первому сентября заключено сделок приблизительно на двадцать восемь миллионов, и за банковскими перегородками деньги лежат нетронутыми – кредит почти не использован.
Какие же есть препятствия к более сильному развитию торга?
Многие тресты и синдикаты, по сравнению с прошлым годом,
– Меньше!
Вот что они говорят по этому поводу:
– Мы за этот год организовали ряд отделений.
У Текстильсиндиката их восемьдесят три.
У Резинотреста – тридцать, у Кожсиндиката – шестнадцать, а у остальных – в этом роде.
– Зачем же нам возить на ярмарку много товару, если мы снабжаем районы через эти отделения!
– А еще торгуем слабо, что покупатель ждет дальнейшего снижения цен и не торопится.
Так говорят тресты.
Но покупатель на ярмарке все-таки есть.
Кооперация привалила на ярмарку в большом числе.
Она имеет до тридцати пяти миллионов гарантированного кредита, а всего до семидесяти миллионов рублей.
– Но многих нужных товаров кооперация не находит!
А некоторые часто не удовлетворяют крестьянского спроса. – Вот товар! Хорош, и цена сходная, но нам не годится. Фасон не такой. У нас такой фасон не пойдет.
И кооперация, организованный потребитель, требует от организованной промышленности:
– Дайте то, что нужно.
Торгующий на ярмарке должен знать спрос на свой товар.
– Купец Кузнецов, – говорит т. Малышев, – знал потребность ярмарки в товаре. Нашим купцам нужно научиться тому же!
Дельцы бегут на работу – на биржевое собрание.
Милиционер строго озирает дорожки.
Не швырнул ли кто-нибудь окурка?
Но никто не нарушил институтской чистоты песочной аллеи, и милиционер отходит к входу в Пассаж.
В Бразильском саду, где между деревьями и матовым прудом расположились ярмарочные увеселения, раздаются разрозненные звука медного вальса.
Ахают, скрипят и летают качели.
Мордатые младенцы блаженно раскатывают на карусельных жирафах.
С воздушных перекидок слышится визг.
Атлет в пиджаке на голое тело ходит у входа в театр и железным голосом выкрикивает:
– Напрасно вы здесь стоите, здесь ничего не будет показано, будет показано только внутри, билет стоит тридцать копеек, напрасно вы здесь стоите, показано будет только внутри.
Клоун орет и щиплет себя за штаны.
Шестеро парней отважно дуют в медные трубы, директор зверинца кричит сквозь гром:
– Сейчас начинается грандиоз… – А что у тебя есть? – спрашивает недоверчивая толпа. – Тигр есть?
– Настоящий! – уверяет директор. – Настоящий тигр. Советский! – загадочно добавляет он.
Толпа ошеломленно покупает билеты.
В зверинце она находит одного каменного верблюда, пять штук медведей и черного моржа.
Морж походит на известного писателя Боборыкина и радостно хрипит, если
Тигра нет.
Но толпа не обижается и спешит дальше.
Трубы визжат так, будто в каждой из них спрятана рожающая кошка.
Гулянье и смех продолжаются до позднего вечера.
Лучшая в мире страна
На седьмой день пути водное пространство, дорога между Европой и Америкой, кончается. Статуя Свободы тычет в небо свой факел. Это парадная Америка. За «Свободой» идет черный дым. Это будничная Америка. Но о заводах позже.
Глаз и ухо разбиты. Глаз и ухо парализованы тем, что можно увидеть и услышать.
Десятки лифтов, набитых людьми, несутся в высь тридцатиэтажного дома, тысячи людей переходят мосты, миллионы толкаются на улицах, асфальтированные мостовые запружены автомобилями (лошадей нет); в грандиозных залах вокзалов, куда ежеминутно подскакивают поезда, человек кажется мухой, а двухтысячная толпа незаметна.
Здесь все огромно.
В универсальный магазин в день приходит сто тысяч покупателей, в гостинице три тысячи комнат, на телефонной станции десять тысяч телефонисток, в страховой компании пятнадцать тысяч конторщиков.
– Лучшая в мире страна! – говорил мне Хирам Гордон.
Мы стояли тогда на Платоновом молу в Одессе. Над головой гремели подъемные краны. Огромные бочки-ковши слетали в трюм, захлебывались там доверху посевной кукурузой и уносили ее к вагонам.
Хирам Гордон – это старший помощник парохода «Бечуаналанд», первым после блокады пришедшего в Советскую Россию. Хирам Гордон оглядывал все окружающее с великодушным презрением.
– Зачем они это делают? – спросил он, показывая на мальчишек, которые собирали с земли рассыпанные кукурузные зерна.
– Можно смолоть – будет мука, – ответил я, – или сварить – будет хорошая каша!
– Вы дьявольски бедны! – засмеялся Гордон. – У нас этим топят печи. Где ваша трубка? Я отсыплю вам табаку. Он прошел через мед и молоко. Это лучший в мире табак.
У моего собеседника было небольшое, но чрезвычайно твердое миросозерцание. Соединенные Штаты – лучшая в мире страна. Бродвей – лучшая улица в Нью-Йорке, а следовательно, и во всем мире. И так дальше, вплоть до подтяжек, которые тоже «лучшие» во всем мире.
Ко всему этому он добавил еще две фразы:
– Каждый погонщик мулов может сделаться президентом Соединенных Штатов.
– Каждый может стать миллионером.
После этого для всякого непредубежденного человека должно стать ясным, что жизнь в Америке полна упоения.
Хирам Гордон не сказал мне, как можно сделаться миллионером. Его объяснения оказались достаточно туманными для того, чтобы я мог овладеть этим чудесным секретом. Я узнал его много после и сам.
Гордон только описал мне, как удобно в Америке тратить деньги.