Записки психопата
Шрифт:
Андрей Левшунов. Вдруг поднимает голову и, схватившись за грудь, начинает яростно изрыгать в стакан. В бессилии откидывается на спинку стула; затем неожиданно хватает стакан, выпивает до дна — и снова наполняет. И так бесконечно, и под хохот одобрения.
Ворошнина. Лежит под одеялом. Потягивается. «Ба-а-а… Веничка!.. проходи, проходи, садись сюда… (Валинька! Вышвырнись-ка, милая, на полчасика… угу…) …да ближе, вот сюда, на постель, какого черта еще стесняешься… Ну, тепло?.. хи-хи-хи-хи… скромность-то где… и по-матерински согревать нельзя… ребенок — и все… может, тебе еще свою титьку дать… вот уж интересно, как бы ты стал сосать… хи-хи… а мне целовать
Бридкин. Оживляясь. «Хе-хе-хе-хе… Вчера ваш этот, Сашка, был у меня… Слышал? Баба-то недосмотрела… В собственной блевоте задохнулся. Насмерть. Лежал вверх лицом и задохнулся… Все перепились, гады, и не обратили внимания… Жаль, ты вот не пришел… Тебя ждали… А этот теперь уже в больнице. На „скорой помощи“ ночью увезли… Все равно уже… Говорят, из легких капустные листы вынимали… Врут, наверное…»
Фаина. Закрыв лицо. «А ты думаешь — я не плачу, я больше ее плачу, если хотите знать, больше всех… Ей „душно“! А мне — нет, что ли? Душно ей!.. Ха-ха-ха! Ведь выдумает тоже — душно!..»
13 января
Сначала — странное помутнение перед глазами. Помутнение, которое бывает у людей болезненных от резкого перехода в вертикальное состояние… Потом и все существо заволакивается той же мутью… И я засыпаю…
Я не просто засыпаю. А засыпаю с таким ощущением, будто усыпление идет откуда-то со стороны: меня «засыпают», а я осторожно и безропотно, дабы не огорчить их, поддаюсь усыплению… Постель, оставаясь верной традиции, опускается куда-то вниз (в Неизвестность или куда-нибудь еще… безразлично), — а я словно отделяюсь от нее и на ходу моментально соображаю, что мое «отделение» — совсем даже и не вознесение в бесконечность, а самая что ни на есть заурядная потеря ощущений…
Каждый день я засыпаю именно так — и нисколько не жалею, что широчайший диапазон всех прочих методов засыпания мне недоступен…
А сегодня со мной творится нечто странное. Даже не со мной, а с постелью, которая в категорической форме изъявляет свое нежелание опускаться в отведенную ей Неизвестность… И не только отказывается, а словно издевается над тем, что я не могу, в силу ее статического состояния, теряя одно за другим свои наглые ощущения, потихоньку улетучиваться в Бесконечность… (ну, да ладно, пусть — «Бесконечность»).
Но я ничуть не разгневан. Наоборот, я чрезвычайно доволен тем, что мое ложе наконец-то вышло из повиновения… Это — своего рода восторг, выражаемый по поводу пробуждения национального самосознания чего бы то ни было… черта, свойственная мне… да еще, может быть, паре миллионов самых оголтелых коммунистов…
Но в данном случае мой восторг несколько умеряется тем, что мой (мой собственный! хе-хе) круп играет незавидную роль горизонтально распластавшейся метрополии и потому не может испытывать особенной радости от созерцания обнаженных суверенитетов…
И самое непредвиденное — и самое раздражительное для меня — это зверский холод, который охватывает понемногу мое ложе и, следственно, — меня самого. Я поворачиваюсь на бок и силюсь разгадать причины беспочвенного похолодания. Я пробую вслух проследить температурную эволюцию моего ложа, но вслушавшись в свою речь, с неудовольствием замечаю, что с уст моих срываются рассуждения на темы слишком далекие от каких бы то ни было эволюций…
В
И мысль о том, что я все-таки заснул, заснул несмотря ни на что, очаровывает меня до тошноты… со слезами умиления я прощаю своему ложу и отказ от эвакуации в Неизвестность, и попытку спровоцировать температурный путч… Все! Все прощаю! И уже с нескрываемым интересом слежу за направлением своих устных высказываний, кому-то возражаю, озлобляюсь, угрожаю 51-ой статьей…
— Ну да, конечно, я вполне с вами согласен… И удои, и удои повысятся непременно! Еще бы — не повысились удои!.. Ну, уж а это, пожалуйста, бросьте… Где она может помещаться, эта задняя нога… И почему — именно у Кагановича — задняя нога!.. Чорт побери, если бы вы заявили, что у Энвера Ходжи — два хуя, я бы и не стал возражать вам… как-никак, принадлежность к албанской нации — веский аргумент… Но… у Кагановича задняя нога!.. Это уже слишком, молодой человек!..
Мне, в сущности, все равно, кому я возражаю. Мне абсолютно наплевать, кто мой оппонент — Спиро Гуло, Вавилонская башня или Бандунг… Мне просто доставляет удовольствие разбивать положения вымышленного оппонента — и в пылу дискуссии я имею полное право называть его не только «молодым человеком», но и, если угодно, ослом. Кто, в конце концов, сможет меня убедить, что я имею дело не с ослом, а с Вавилонской башней?
В сущности, и сам предмет нашей дискуссии мало меня интересует; и если бы аксиома о задней ноге не была выдвинута в такой категорической форме, я бы, может быть, даже поспешил солидаризироваться… Но все дело в том, что я не терплю категоричности, тем более если эта категоричность подмывает репутацию партийного вождя, а следовательно, и международный авторитет моей нации… Я продолжаю дискутировать — из чисто патриотических побуждений…
— Вы говорите, у Кагановича — задняя нога… Но (дьявол вас побери и извините за выражение) где же гарантия того, что у Шепилова есть кадык? или — что у Шепилова не три, а четыре кадыка? И потом — 56 млн. тонн чугуна сверх плана в первый же год шестой пятилетки — это что? Ззадняя нога?!.. А новогодний бал в Кремле? А отставка Идена! А Низами! А удои! Чоррт побери, удои! — о которых вы с таким жаром распространялись! возможно ли все это при наличии у Кагановича задней ноги!..
И меня охватывает неудержимая радость от сознания бессилия моего оппонента и способности моего мышления ко всеразрушающей логичности… В упоении я размахиваю руками, дабы и физически доконать своего противника — и с удовлетворением сознаю, что мои удары приходятся точно по ее (ее!) толстым икрам… Говорю — «ее» — потому что угрожающее движение со стороны этих же икр заставляет меня очнуться и узреть, наконец, и свое состояние, и позу моего загадочного противника…
— Молодой человек! Как вам не стыдно!
Собственно, о каком стыде идет речь? Неужели эта женщина думает, что я лежу перед ней в снегу, только потому что я пьян?! Но ведь я только сейчас почувствовал, что лежу в снегу, — и, может быть, я и вообще не лежу в снегу, а мне просто снится, что я лежу… Нет, пусть она сначала докажет мне, что окружающий меня белый комфорт — не сновидение и что она сама — не Вавилонская башня и не Дух Женевы… Нет, пусть все-таки докажет, — а потом уже укоряет меня в отсутствии стыдливости…