Записки рецидивиста
Шрифт:
Девица молча повернулась, уставилась на меня большими коровьими глазами.
— Пирожков хочешь? — спросил я.
— Да, — ответила «быдла» низким голосом.
— На, жуй, — сказал я и протянул девице кулек с пирожками.
Кобылица взяла пирожок, стала есть, я тоже.
— Меня Демьяном зовут, — представился я. — А тебя?
— Аня.
— Ты здесь живешь?
— Нет. В Каире. Это село за Днепром стоит.
— Так мы, Аня, с тобой соседи. Я на четвертом отделении живу совхоза «Красный маяк» по эту сторону Днепра, а Каир у нас как на ладони.
— Да я знаю. Я была у вас на отделении.
— А дома у тебя кто? — поинтересовался я.
— Мать и Савва — отец неродной. Больше никого, я у матери одна.
— А работаешь где?
— Нигде не работаю. Лето начнется, пойду с бабами работать в совхозе.
Чем больше я всматривался в лицо Ани, тем больше становилась моя уверенность, что она не совсем нормальная, а с прибабахом. Большие ее глаза были подернуты какой-то пеленой, и в них стояли маленькие блестящие росинки. Эти глаза напомнили мне другие, Надины глаза, моей любви по тюремному сумасшедшему дому в Средней Азии, где мы с ней встретились. Но это все пока были мои предположения насчет Ани. Я предложил ей:
— Если хочешь, сейчас водки возьмем, пива и ко мне поедем «погужуем». Захочешь домой, так через мост пройдешь, и ты дома. Жалко, Днепр не замерз, а то бы еще ближе было.
— Поехали, я не против, — ответила Аня.
В магазине я купил две водки, четыре пива, колбасы, сыра, хлеба. Сели в автобус на «Красный маяк», он всегда идет через четвертое отделение, и поехали.
По приезде домой я быстро затопил печку, поставил разогревать мясо. На скорую руку нарезал колбасы, сыра, и мы сели за стол. После первой бутылки водки я подошел к Ане сзади, обнял ее, вытащил из платья ее груди, больше похожие на вымя коровы. Она все воспринимала как должное. Видимо, ей было бы удивительнее, если бы я этого не сделал. Потом помог снять ей платье, трусы, сам разделся, и мы завалились на кровать. От голодухи и азарта как я ее «тележил», одному Богу известно. Что хотел, то и делал. И только когда мои силы иссякли, я поднялся с кобылицы, набрал в тазик воды, подогрел немного на печке, сам помылся и ей сказал:
— Иди помойся.
— А зачем? — был ее странный вопрос. Я даже опешил от него.
— Как зачем? Ты что, в натуре?
С большой неохотой Аня слезла с кровати совершенно голая, раскорячила свои толстые ноги над тазиком и… Мне даже не по себе стало от такой панорамы, я отвернулся и ушел в другую комнату. Потом мы с ней допили водку и легли спать. Больше я ее не трогал, близилось утро, и надо было идти на работу. Поспал я часа два, не больше, встал, оделся и пошел в коровник. Когда уходил, на улице еще темно было, моя Шахерезада спала обнаженная, только ее мощный зад, словно маяк в тумане, пускал блики в тусклом свете заглядывающей в окно луны.
Не хотел, но все же я разбудил Аню.
— Надумаешь уходить, ключ положи под порог. Поняла? — сказал я.
— Да.
— Ну, смотри.
Аня только одеяло натянула на себя, прикрыв зад, и перевернулась на другой бок.
По пути я зашел в
— Ну как, Димыч, ночь прошла?
— Как в тумане, — ответил я, удивившись такому вопросу.
— Жинка моя вчера в автобусе из Берислава ехала, вот и сказала мне, что ты Аньку вез к себе, — прояснил Санек ситуацию. — Мы ее знаем, она немного ненормальная, всем даст. Вот мужики ее и испортили.
— А мне-то, Санек, какая разница. Главное, она — женщина. Не с Буренкой же мне в коровнике трахаться? — ответил я, и мужики, что были в кузнице, засмеялись.
— Такой бугай, как ты, Димыч, мог бы не только Буренку, но и Зорьку с Майкой оттоптать, — сказал кто-то из мужиков, и все похватались от смеха за животы.
Я тоже не выдержал, засмеялся.
— Смех смехом, а она-то кверху мехом. Кто это там артист-пародист такой? Правильно сказал, только начну-ка я, Райкин, с тебя, — пошутил я. — Быстро беги за мылом.
Нашлись еще артисты-юмористы. Кто-то крикнул:
— Петро, тебе же Дим Димыч сказал бежать за мылом. Так чего не шустришь? А то Димыч передумает.
Кто-то еще встрял в разговор:
— Да чего ему бежать, только время терять. Вон у Санька в углу бочка с солидолом стоит, так ее надолго хватит.
Мужики уже уссывались от смеха, выскакивали из кузницы и становились мыть забор. Я на шутки не обижался. Народ они простой, беззлобный, кроме работы и пьянки, никаких развлечений больше не видят. Пусть подурачатся.
В обед на тракторе я подрулил к дому. Когда вошел в хату, Анка, одетая, сидела за столом и курила, перед ней лежала гора окурков, в комнате не продохнуть. Я открыл дверь на веранду и возмутился:
— Ты что, очумела так смолить? Ты же знаешь, что я не курю. Да пока ты здесь, могла бы печку затопить, мясо подогреть, чайку вскипятить. Вместе и поели бы.
— А я не умею, — последовал ответ.
— Как не умеешь? — удивился я.
— За меня все мама делает. Я только кушаю, — ответило обиженное дитя природы.
Я затопил печь, разогрел мясо, вскипятил чай и сел за стол, а Анке сказал:
— Сейчас покушай и иди домой. Ко мне скоро жена должна приехать с детьми. Поняла? И больше сюда не приходи.
— Так пока ее нету, я буду приходить, — последовал ответ.
— Вот этого и не надо делать. Люди ей расскажут, и скандала не миновать. Ох и злющая она у меня, — вешал я Аньке лапшу. — Тебя поймает и без шерсти, и не только на голове, оставит. Это точно. Поняла?
— Да.
Мы поели, Анка снова закурила.
— Иди на улицу кури, а мне на работу надо ехать.
Мы вышли на улицу, я закрыл хату, сел на трактор и поехал, а Анка поканала к мосту через Днепр.
Вечером после работы зашел я в магазин, взял хлеба и бутылку водки на ужин. На улице увидел скотника Сашку с откормочного база, он стоял пьяный, пошатывался и держал в руке две бутылки вина.
— Саша, привет, — сказал я. — Ты чего такой пьяный? Только работу кончили, а ты уже «на бровях».