Записки русского, или Поклонение Будде
Шрифт:
Круглое загорелое лицо Степана еще больше потемнело, в лучистых васильковых глазах застыл недоуменный вопрос: мол, как прикажете это понимать?
– Да-а… наши пермские чиновники – уникальное явление, – усмехнулся Филипп.
– Тьфу, только время впустую потерял! Больше в город носа не покажу. Ходят в ваших пермских конторах бабы при каблуках да мужики при галстуках, развели вы там
– Я из детдома сбежал. Там такие, как ты, – мальчик ткнул указательным пальцем Степана в грудь, – обзывали меня: «Косошарый! Косошарый!» Я буду жить в Березовке, у бабушки Варвары.
– Опоздал ты, малец, баба Варя неделю назад умерла, – Степан с жалостью посмотрел на мальчика, тяжело вздохнул; он долго молчал, потом, – словно разговаривая сам собой, заговорил с грустью в голосе:
– Пятьдесят лет проработала баба Варя в колхозе, а когда померла, то эта шарашкина контора даже рубля не дала на ее похороны. Мы с братом на свои деньги старушку похоронили: в церкви покойницу поп отпел, красивой оградкой могилку огородили, крест православный из нержавейки поставили – все чин по чину. Пусть спит. Добрая старуха была.
Степан взглянул на мальчика потеплевшим взглядом и неожиданно предложил:
– А живи-ка ты, малец, у меня! Будешь моим сыном. Хочешь?
– Хочу, – сказал мальчик. – А ты не будешь больше обзываться?
– Никогда в жизни! – Лицо Степана приобрело мечтательное выражение, стало одухотворенно-красивым. – Может, и Ленка моя образумится – она у меня бесплодная, – раз сыночек у нас появился. Будет ей о ком заботиться, кого жалеть.
Мальчик доверчиво обнял Степана ручонками, положил ему голову на грудь и уснул.
Электричка подходила к Березовке.
Степан, бережно держа мальчика на руках, осторожно встал, шепотом попрощался с нами и вышел в тамбур. Я был уверен: Степан действительно никогда не обидит мальчика недобрым словом. Доброе сердце – это бесценный капитал. Степан обладает им. О таких людях, как он, сказано в Типитаке:
Мерный стук колес… Сладкое дуновение весеннего ветерка в чуть приоткрытое окно… Фиолетовые сумерки…
– Странно, – сказал Лев, – никто не догадался спросить мальчика, как его зовут…
10
Из Шатунова мы вернулись утром четвертого мая. Не успел я раздеться, как раздался звонок.
– Я вас в окно увидела, – Вера, соседская двенадцатилетняя девчушка, привела Линду. Девочка души не чаяла в моей овчарке, и когда я надолго исчезал куда-нибудь, она с удовольствием соглашалась, как она говорит, «нянчиться с собакой». – Ваша Линда, сколько ее ни корми, все равно будет голодными глазами смотреть, когда ест кто-нибудь, – со смехом сказала Вера, ласково поглаживая собаку. – Папа ел суп в кухне, а она уселась у его ног, и водит глазами туда-сюда вслед за ложкой, как она то в тарелку с супом опускается, то в рот отправляется. Папа сказал:
«Линда, наверное, думает: глупые люди, придумали какое-то приспособление для еды; опустил бы морду в чашку – и лакал бы, как я!»
Я угостил девочку мороженым. Потом мы сыграли с ней две партии в шахматы.
Она, имея первый спортивный разряд по шахматам, в два счета обыграла меня.
– Может, мне поддаться, проиграть вам разок понарошку, чтоб не страдало ваше мужское самолюбие?
Вера подперла ладошкой подбородок и как-то по-старушечьи сердобольно уставилась на меня.
– Зачем? Мне интересен сам процесс игры, а результат меня не волнует.
– Вы из другого мира. А я хочу всегда побеждать!
«Вера! Вера!..» – в открытую форточку залетел с улицы мальчишеский крик.
– Это меня! – Вера потрепала Линду: «У-у… овчарища!» – и, крикнув на ходу: «Пока, старичок!», убежала.
Я накормил Линду и выгулял ее во дворе.
Хотел было испечь сардины в духовке, но, прокрутив это нудное кулинарное действо в голове, передумал. Выпив чашку крепчайшего чая с молоком, я отправился к Николаю.
Конец ознакомительного фрагмента.