Записки русского изгнанника
Шрифт:
У меня был подобный случай. Но из двух миллионов золотом (а может, там было и больше) я не взял себе ни червонца, а передал все под печатями и замками генералу Деникину.
— Теперь поезжайте, голубчик, в Екатеринодар с экстренным вагоном и приступайте там к формированию снабжения.
— Все, что ни посылает мне Господь, всегда служило мне во благо, — размышлял я, садясь в набитый пассажирами крошечный вагончик, прицепленный к тендеру.
Генерал! Я видела вас, когда вы гнались за нами под Константиновкой… Вот-вот, казалось мне, вы отобьете меня от красных!
Это была жена Мамукова. Теперь большевики при отступлении оставили ее в тифу и она снова попала
Дело свое в Екатеринодаре я сделал на «ять». Перед отъездом я распростился со своими офицерами. Никто из них не пожелал оставаться, все ушли в строй: Чернышев и Холмогоров — в свои батареи. Месяца два назад присоединившийся ко мне Ташков — также в одну из батарей 1 Конного корпуса. Андровичу мы устроили командировку в Константинополь, где жил его отец, «за приобретением пулеметных принадлежностей». Он был послан мною дпя связи с кавалерией и вернулся обезумевшим от того, что видел.
При нем захватили пленных. К ним подъехал Бабиев.
— Иногородние Кубанской области, шаг вперед! — скомандовал он.
Вышло шестьдесят человек.
— Так это вы — змея, отогретая на казачьей груди? — закричал он. — Покажите им, как рубят казаки!
Несчастных заперли в сарай, и началась рубка…
Андрович вернулся совсем больной. Я боялся, что он сойдет с ума.
Возиться с ним более было мне невозможно.
— Пошлем его нашим представителем в Константинополь! — острил Ташков. Мы так и сделали.
В восемь дней я закончил свои работы. Перед отъездом я снова зашел к моему старому другу и товарищу по корпусу (после 3-го класса он перешел в Пажеский), который занимал ответственный пост начальника снабжения армии.
— Но я не понимаю, — сказал мне «Карабан» (это было прозвище Энгельке в кадетском обиходе), — для кого, собственно говоря, ты ломаешь копья. Вот взгляни на эту телеграмму.
«Ходатайствую о назначении начснабом Кавармии лично известного мне генерала Деева — Беляев прекрасный организатор, но не обладает достаточным опытом. Юзефович».
— Я работаю не для себя, — возразил я, возвращая телеграмму. — Я работаю для России…
Мне кажется, меня лихорадило… В ушах звенело: «При последующей конъюнктуре…»
У моих дверей стояло пять черкесов… Это были те самые, которых я обласкал в Темиргоевской.
— Мы привезли вам приговор об избрании вас почетным стариком Хатажукая и просьбу приехать к нам. Мы готовим тебе встречу и без тебя не хотим возвращаться.
Мы с Алечкой угостили их на славу. Но отъезд пришлось отложить… Черкесы еще не ушли, как я почувствовал себя дурно. Прощаясь с ними, я должен был прислониться к стене, чтоб не упасть. Меня трясло, как в лихорадке. В постели я смерил температуру -40,5°! Я лишился языка — это был сыпной тиф.
За несколько дней до описываемых мною событий я был бесконечно обрадован неожиданным появлением моего любимого брата Мишуши со всей его семьей. Им удалось своевременно вырваться из Петербурга и провести самые тяжелые моменты революции в Сумах. С уходом немцев они решили двигаться дальше и теперь приехали в Екатеринодар, куда, в сущности, стекалось почти все, что только могло бежать от красного террора.
Я уже давно не видался с ним. Последние события, видимо, сильно подействовали на него, он стал сдавать. Всегда такой спокойный и уравновешенный, он обнаружил повышенную нервность и был подавлен заботами о завтрашнем дне. Близкий товарищ Романовского по бригаде, он не мог добиться от него иного, как назначения в резерв чинов и маленькой комнатки — по счастью, в доме той самой добрейшей вдовы, которая раньше так гостеприимно принимала милого «Моржика»
Все, что случилось со мной после моего заболевания, я помню лишь урывками. Временами я впадал в забытье, временами, на момент, приходил в себя.
— Ты не испугаешься, если мы повезем тебя в больницу… на катафалке? — спросил меня Мишуша.
— Но мне все было безразлично — лишь бы скорее… Вероятно, это был единственный в своем роде выезд.
По углам платформы, вместо ангелов, сидели моя верная жена и мой неоцененный Мишуша. Человек на козлах изо всех сил подгонял клячу, очевидно, привыкшую таскаться на кладбище только шагом. Временами «покойник» приходил в себя и неистово ругал возницу… Наконец, мы очутились у ворот какого-то мрачного здания, меня сняли с катафалка и сразу же опустили в холодную ванну. Только тогда я понял, что происходит со мною.
Потом я снова впал в беспамятство. Временами меня мучил кошмар, я попадал в бездонный колодец… Через меня проходили эвакуируемые войска — пехота, кавалерия, артиллерия… даже санитарная часть. Все оставляли грязные следы на моей кровати… Войска — ну, понимаю… Но даже сестры милосердия! Это уже невыносимо… Потом меня за что-то ругали, клали на чистое белье, но эвакуация начиналась снова.
Однажды, когда я очнулся, в комнате никого не было. Полумрак, в противоположном углу я заметил нечто, что перевернуло всю мою душу. Там стояла низенькая кровать, а на ней лежало родное мое стеганое одеяло с зеленой шелковой покрышкой и на розовом подбое…
Я сделал невероятное усилие и опустился с кровати. Приподнялся на четвереньки и пополз по холодному полу… Снова потерял чувства, но, когда отдохнул, пополз снова и, наконец, очутился на заветной кровати и заснул, как убитый, как дитя в объятиях матери…
Меня разбудили крики… Я открыл глаза и увидел своего мучителя с лампой в руках, кругом него стояла толпа людей.
— Что вы делаете! Ведь вы заразите вашу жену! — гремел доктор. Но я ничего не понимал: слова, казалось, не проникали в мою душу. В проблесках сознания я видел перед собою кроткое, покорное личико — кто это был, я не мог бы объяснить. Когда это чудное личико наклонялось надо мною, мне становилось легче. Без него я не находил себе места. Теперь это личико находилось рядом с доктором… Он сказал, что это моя жена… Что такое жена?
Наконец, я пришел в сознание. Я узнал, что я уже умирал.
— Осталось только одно, — сказал доктор Кроль, — если ему вспрыснуть дигалену, может быть, он еще выживет.
Моя Аля бросилась разыскивать лекарство по всему городу. Наконец, нашла его в захудалой аптеке. Когда она вернулась, я лежал уже без пульса.
Дигален подействовал. Я стал поправляться. Моя Аля — теперь я уже узнал, кто был небесным видением, чье присутствие возвращало меня к жизни, — это была она! — она садилась подле меня и приносила мне чудесные мандарины, чистила и клала их мне в рот. Это служило мне жизненным элексиром! Потом я узнал, что эти мандарины привозились прямо из Турции, из Трапезунда, и стоили по 20 рублей дюжина. А у Али оставалось всего пятьсот. Через несколько дней мне стало гораздо легче. Мучили только паразиты. К моей постели подсел доктор Кроль, спасший мою жизнь.