Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946
Шрифт:
Следователи вокзального отделения транспортной милиции решили «проявить бдительность» расследованием моего поведения в плену, то есть занялись не своим делом. Как отмечал и А. И. Солженицын, КГБ весьма ревниво относилось к вмешательству в его функции. Это подтвердилось еще и тем, что в моем «деле», всюду следовавшем за мной при смене места жительства, этот случай не упомянут.
Приехал уже без приключений на станцию Лосиноостровская, нашел по адресу ул. Разина, 5 (теперь это ул. Печерская) городскую больницу, за штакетной
Теперь здесь 20-я городская больница, а на месте домика с комнатой Марии Викторовны — морг больницы.
Марии Викторовны не оказалось дома. Я прилег на траву под сосной и заснул, все еще не придя в себя после только что пережитого..
К концу дня она пришла с работы. Я узнал ее сразу, она же последний раз видела меня 12-летним мальчишкой, поэтому остановилась, разглядывая. Но по сходству с отцом у нее не возникли сомнения в том, что это именно я.
Мне было непереносимо стыдно появиться перед ней без копейки денег, но что мне еще оставалось?
Она отправила меня в баню, перестирала всю мою ветхую одежду, и на следующий день мы отправились с ней к Калерии.
После получения моей записки из вокзальной «кутузки» они уже не сомневались в том, что моя участь определена. Им было хорошо известно, куда направлялись тысячи освобожденных из плена. Поэтому мое появление было встречено ими с искренней радостью.
Мы стали обсуждать проблему моей поездки в Кыштовку к маме. Главное — средства на это. Собрали деньги среди тех, кто был знаком с мамой из числа живших еще тогда в Москве бывших членов давно распущенного Общества политкаторжан, набрали кучку носильных вещей, которые можно было бы продать уже там, на месте.
Калерия и Мария Викторовна полагали, что мама из-за отсутствия средств не может выехать из Кыштовки, надеялись, что мне удастся ее вывезти оттуда.
Другая проблема — мои просроченные документы и билет до станции Татарская, купить который было невозможно.
Обратиться в воинскую кассу я не мог — документы просрочены, да и не поймут, почему я не возвращаюсь к месту службы, а собираюсь ехать в противоположном направлении. Еще заберут в комендатуру, а там — повторение только что пережитого.
Сестра Калерии, Раиса Васильевна работала в то время на Ленинградском вокзале в комнате отдыха. Через свое железнодорожное начальство она достала мне билет до Татарской. Ну а что касается просроченных документов — авось пронесет.
Несколько дней до отъезда я провел в Москве, посетил кое-кого из довоенных знакомых. Даже сходил на Пушечную в Дом актера, где слушал лекцию Топоркова о его современниках — актерах старшего поколения.
И вот я еду к маме. Общий вагон пассажирского поезда, я забираюсь на третью багажную полку. В купе 9 человек, нижние места считаются сидячими, но с учетом третьих полок двое получают спальные места. Постельного белья нет. Едем пять или шесть дней. Питаюсь
Станция Татарская в сотне километров не доезжая до Новосибирска.
Два или три дня провел на станции в ожидании попутной машины, водитель которой согласился бы меня взять с собой.
Наконец, обнаружился ЗИС-5, груженный бочками с бензином, в кабине которого нашлось для меня место за 200 рублей.
Едем по разбитой грунтовой дороге, часто застревая по сторонам дороги, собирая ветки, подкладываем их под колеса, с помощью шоферов попутных машин выбираемся и едем дальше. Несколько раз застревали так капитально, что пришлось разгружать бочки и снова загружать их после преодоления очередного препятствия.
Ехали эти 250 километров двое или трое суток (мне сообщили мои посетители в Интернете, что теперь в Кыштовку можно доехать автобусом от станции Чаны за 3–4 часа), ночевали в придорожных деревнях, где у водителя были знакомые. Глядя на мой полусолдатский облик, хозяева меня кормили, не требуя денег ни за ночевку, ни за еду.
Последние километров сорок перед Кыштовкой ехали по дороге, вымощенной деревянной торцовкой, сохранившейся еще с купеческих времен.
И вот наконец Кыштовка.
Рассчитываюсь с шофером (он, сжалившись, уменьшил плату до 150 рублей) и иду искать по адресу дом, где живет мама.
Деревенская улица, грунтовая разъезженная дорога, вдоль нее высокие, сложенные из толстых бревен избы, высоко поднятые на построенных из камня погребах. Ворота дома с нужным мне номером, по-сибирски покрытые железом, с калиткой. Открываю и с трепетом вхожу во двор. Вижу в окне мамино лицо под седой, но все еще волнистой копной волос.
Мама выскакивает на улицу, обнимаемся и плачем…
Знакомлюсь с ее бытом, слушаем рассказы друг друга.
Невозможно обойтись без переживаний и слез. И у нее и у меня столько в прошлом…
Пришла основная мамина заказчица (может быть, и перекупщица) — дородная девица, буфетчица из кафе-столовой. Принесла в подарок несколько пачек папирос «Беломорканал». С удовольствием закуриваем вместе. После махорки папиросы кажутся необыкновенно ароматными.
Хозяева дома, сдававшие маме угол, отнеслись ко мне если не приветливо, то терпимо.
Выяснил, что надеяться на совместный отъезд из Кыштовки нет смысла. Даже неизвестно, сколько лет мама обречена здесь находиться без права выезда.
Я пробыл в Кыштовке неделю или около того, продал на местном рынке кое-что из привезенного с собой.
Пора собираться в обратную дорогу: если начнутся осенние дожди, дорога станет непроезжей.
Нашлась попутная машина — трехосный грузовой «Форд», более надежный и проходимый, чем ЗИС-5. Сторговался с водителем за 200 рублей. Мама дала мне с собой накопленные ею 400 рублей. Продал на рынке еще часть привезенного собой барахла. Надо было собрать еще 400 или 500 рублей с тем, чтобы больше не обременять московских друзей.