Записки следователя (илл. В.Кулькова)
Шрифт:
— И, значит, за вычетом расходов,- говорит Васильев,- остальное пойдет в партийную кассу?
— Да,- твердо говорит Тихомиров,- конечно же, в партийную кассу. Неужели вы думаете, что Михаил Антонович согласился бы взять себе оттуда хоть рубль?
— Нет, я этого не думаю,- спокойно говорит Васильев.- Ну, на сегодня кончим.
И, нажав кнопку звонка, он вызывает конвойных, чтобы они отвели Тихомирова обратно в тюремную камеру.
Серафима свидетельствует
На следующий день с утра Васильев снова вызвал Тихомирова. Начал он опять с разговора о деньгах.
— Значит, давайте, гражданин
— Я их видел один раз в жизни,- сказал Тихомиров,- и, конечно, не знаю их фамилий.
— Верю,- согласился Васильев.- Во всяком случае, если захотите, можете познакомиться с их показаниями. Они получили по две тысячи каждый. Если не поверите протоколам, скажите, я представлю вам возможность с ними поговорить, и они подтвердят вам это. Ну, значит, пять по два — десять тысяч, да одна вам — одиннадцать, остается, насколько я понимаю, семьдесят девять тысяч. Это та сумма, которую оставил себе Сизов на трамвай и папиросы.
— Да,-согласился Тихомиров,- для передачи в партийную кассу.
— Правильно,- согласился опять Васильев,- для передачи в партийную кассу. Как вы думаете, за два месяца он успел уже передать в партийную кассу эти деньги?
— Конечно, успел,- сказал Тихомиров.- Он очень торопился с «эксом» и говорил, что партии срочно нужны деньги.
— Хорошо,- сказал Васильев.- Вы говорили, что вы с его женой знакомы?
Тихомиров кивнул головой.
— Могу вам сказать,- продолжал Васильев,- после «экса», как вы называете этот грабеж, Сизов и не подумал никуда передать семьдесят девять тысяч. Приблизительно через две недели после «экса» он познакомился с молоденькой девушкой, дочерью бежавшего за границу московского купца Попова — Серафимой. Через некоторое время он сделал ей предложение. У Серафимы очень расчетливая мать, собиравшаяся дочку выдать замуж за богатого человека. К этому времени Поповы продали все, что им оставил бежавший за границу, глава семьи, и единственное, что у них оставалось,- это красота дочери. Мать потребовала доказательств того, что брак дочери действительно выгодный брак. Поэтому Сизов из этих, как вы их называете, «партийных» денег купил ту дорогую обстановку, которую вы и видели в квартире, купил невесте два манто: котиковое и каракулевое, всякую другую одежду, золотые и бриллиантовые украшения на сумму около тридцати тысяч рублей. Остальные деньги спустя два с лишним месяца после «экса» были найдены у него в письменном столе.
Васильев, усмехаясь, посмотрел на Тихомирова. Тихомиров тоже еле заметно улыбнулся и сказал:
— Сизов предупреждал меня, что в случае ареста следователь будет пытаться всех нас поссорить. Вы на меня не обижайтесь, но я вам не верю.
— Я так и думал,- согласился Васильев, нажал кнопку и сказал вошедшему конвойному: — Введите гражданку Попову.
Вошла Симочка. Двух суток еще не прошло с момента ее ареста, а изменилась она так, что ее трудно было узнать. Изменило ее не то, что с ее лица исчезла косметика, и не то, что самый арест ее испугал, изменило ее то, что, наверно, впервые за свою жизнь пришлось ей посидеть и подумать без нашептываний матери и тех людей, с которыми мать позволяла ей
Васильев пригласил ее сесть и, указав на Тихомирова, сказал:
— Вы, кажется, немного знакомы?
Тихомиров смотрел на Симочку сначала равнодушно и даже немного насмешливо. Он не узнал ее, уж очень она изменилась. Но постепенно в глазах его появилась растерянность. Он начал понимать, что его не обманывают, что перед ним действительно жена обожаемого им, боготворимого им человека.
Симочка смотрела на Тихомирова, припоминая. Когда-то давно, так ей казалось, в рухнувшем в бездну прежнем мире, она его будто бы видела. Наконец она кивнула головой и сказала:
— Вы, кажется, бывали у нас иногда.
— Гражданка Попова,- сказал Васильев,- когда вы познакомились с вашим мужем, Михаилом Антоновичем Сизовым?
— Месяца два назад.
— А точнее не помните?
— Числа не помню,- сказала Симочка, нахмурив лоб,- но это было дня через два или три после Нового года. Мы были с мамашей в Михайловском на «Желтой кофте», Миша сидел рядом с мамашей, и они разговорились. В антракте он угощал нас чаем с пирожными, и мамаша пригласила его к нам заходить.
— Как вы помните, Кожсиндикат был ограблен двадцать четвертого декабря,- бросил Васильев Тихомирову.
Тихомиров даже не кивнул головой, он отлично помнил, какого числа был совершен знаменитый «экс».
— Когда он сделал вам предложение?
— Двенадцатого января,- сказала Симочка.- Он сначала переговорил с мамашей, а мамаша — со мной. Я сказала, что очень быстро все это, а мамаша сказала, что теперь не такое время, чтобы разбираться, что попался солидный человек, и слава богу.
Симочка повторяла материнские слова, как будто сама заново в них вслушиваясь и заново их осмысливая. Даже слово «мамаша» она сказала совсем не так, как говорила два дня назад, а как будто заковычивая, как будто немного насмешливо цитируя себя, прежнюю Симочку.
— Какое было поставлено Сизову условие? — спросил Васильев.
— Обставить квартиру… одеть меня… купить мне драгоценности.
— Сколько стоил столовый гарнитур? — спросил без всякого выражения Васильев.
Так же без всякого выражения он спрашивал Симочку и о стоимости кабинета, и о стоимости каждого манто, и о стоимости золотого браслета, и Симочка, тоже как будто без выражения, называла цифры, иногда напрягалась, вспоминая, и морщила лоб, иногда поправляла себя сама, называла более точную цифру, иногда пожимала плечами и говорила:
— Не помню сейчас.
Это только казалось, что она говорит без всякого выражения. Если внимательно вслушаться, можно было понять, что она сама как будто бы с удивлением вспоминает, как захватывали когда-то ее эти сотни и тысячи рублей, какой восторг вызывала в ней громоздкая роскошь ее квартиры и как всего только два дня назад ясно видела она будущую свою жизнь — с театральными ложами и лихачами, с рестораном после театра, со сном допоздна в огромной кровати-раковине карельской березы.