Записки следователя (изд.1966)
Шрифт:
«Неужели привез?» — подумал Васильев, но сразу понял, что думает чепуху. Ранцы же остались там, на Охте. Просто новая буржуазия, вероятно, хочет быть такой же, как старая. Наверно, они думают, что дети из приличной семьи должны ходить в школу с оленьими ранцами. Наверно, и эти были куплены в Петрограде на том же Охтинском рынке, или на Мальцевском, или на Сытинском. Что ж, торговля разрешена. Никому не запрещается купить на рынке то, что ему понравилось. Но как же мог Киврин купить эти ранцы, помня, что он убивал таких же детей, как у него, и ранцы у них были из такой же оленьей кожи!
— Дети у вас уже в школу ходят? — спросил Васильев.
— Малы еще.— Киврина улыбнулась доброй материнской улыбкой.— Двое через год пойдут, а девчонка — через два.— Она, когда разговор зашел про детей, стала словоохотлива
Васильев промолчал. Петя стоял сзади и не говорил ни слова, предоставляя работать знаменитому, как ему казалось, петроградскому сыщику. Розенберг отдышался, дышал теперь ровно и мог бы уже, наверно, начать объяснять, что план он придумал правильно и просто обстоятельства сложились нехорошо... Словом, многое, наверно, мог объяснить, но время и место не позволяли.
Начался обыск. Второй раз в жизни обыскивал Васильев квартиру. Теперь, казалось ему, он уже обыскивает по-настоящему, как зрелый мастер уголовного розыска. Может быть, этому ощущению помогало то, что Петя, в будущем несомненно великий сыщик, с восторгом смотрел на петроградского специалиста и, видно, придавал большое значение даже самому мелкому его указанию. Впрочем, это важно было только сначала. Потом Иван забыл обо всем, кроме одного: здесь должны быть вещи, похищенные убийцей. Их надо найти.
Кроме хозяйки, в доме никого не было. А хозяйка старалась помочь, как будто от всей души. Прошли все вместе в спальню. Там стояли две кровати с горой подушек на каждой. В третьей комнате была детская, потом осмотрели кухню, выстукали каждый кирпич в русской печи. Спустились в подвал. Хозяйка держала лампу. Переворошили картошку, которой много Киврины запасли, лук, свеклу, капусту. Васильев не спускал глаз с хозяйки. Она держалась спокойно, перестала уже говорить о том, что дом опозорили, и, кажется, искренне хотела показать все, что только в доме есть. Большим кухонным ножом истыкали в подполе стены и пол, так что муравей не смог бы спрятаться. Дом был бревенчатый, прощупали каждое бревно под обоями, обошли и внимательно обыскали свинарник, хлев, в котором стояли две коровы, курятник, где всполошившиеся куры неожиданно вспархивали и летели сдуру прямо в лицо.
Да, дом был богат, были и шубы, и пальто, и костюмы, и женские платья. У хозяйки были золотые вещи, и кольца с бриллиантами, и даже горностаевый палантин, из того самого горностая, которым подбиваются королевские мантии. Но не было ничего, что принадлежало раньше Розенбергам.
Происходило все так. Сначала все ворошили и осматривали Васильев с Петей, потом они отходили в сторону, а драгоценности и меха внимательно осматривал Наум Иосифович. Он несомненно играл роль эксперта. Знакомую вещь можно сразу узнать. Но Наум Иосифович пристально на нее смотрел, потом закрывал глаза, будто вспоминая другую, похожую, потом смотрел на нее сбоку, прищурясь... Словом, как раньше ему казалось, что он коммерсант, так теперь казалось ему, что он сыщик. Хотя было ясно, что старик играет в игрушки, как малый ребенок, все-таки и Васильев и Петя всячески ему помогали. И когда он вдруг многозначительно говорил: «Пойдемте-ка, я еще раз посмотрю», все возвращались назад и снова осматривали лисий салоп, крытый бархатом, и Розенберг будто сомневался, не этот ли салоп носила его золовка, хотя у Васильева в кармане лежала опись вещей Розенберга, продиктованная Наумом Иосифовичем, и в описи этой не было ни лисы, ни бархата. Было уже половина одиннадцатого, время для маленького поселка позднее, когда Иван спросил Клавдию Андреевну (так, оказывается, звали жену Киврина):
— А где же ваши дети, неужели еще гуляют?
Оказалось, что дети у соседки, которая присматривает за ними, потому что на Клавдии Андреевне много забот: и дом, и коровы, и свиньи, и куры, и на базар надо сходить. Да мало ли что, дел всегда набирается.
— Отчего ж так поздно? — спросил Васильев.
— А я должна за ними зайти,— сказала Клавдия Андреевна.
— Пойдемте,— коротко сказал Иван.
Конечно, не только соседка, а весь поселок уже знал, что у Кивриных идет обыск. Дети были сонные, да и соседка, кажется,
Да, дети были совсем сонные, они хныкали и капризничали, и ничего не мог добиться от них Иван, кроме того, что по их виду было ясно: не привыкли они так поздно ложиться спать и никогда еще их так поздно не держали у соседки.
Клавдия Андреевна укладывала детей спать, а Васильев, Наум Иосифович и Петя сидели в соседней комнате.
«Конечно, Киврину предупредили,— думал про себя Иван.— Убил Киврин или не убил, это пока вопрос спорный, но то, что мы ничего не нашли, это ничего не доказывает. То есть только одно доказывает: что мы сглупили. Надо было прямо с вокзала сюда. Ну ничего, Станислав Адамович, сегодня еще не последний день. Сегодня выигрыш ваш, но ведь убили вы, я это знаю. И так или иначе, я это докажу».
На обратном пути Розенберг все молчал и, стараясь не встречаться взглядом с Иваном, посматривал на него с виноватым, несчастным видом.
Впрочем, он скоро лег и, покряхтев, поворочавшись, покашляв, заснул наконец, но и во сне стонал и метался. А Васильев не спал почти всю обратную дорогу. Он смотрел в окно, хотя за окном была темень и только иногда проплывали скучные деревянные станции.
Ужас, сколько ошибок он наделал! Во-первых, надо было, конечно, сразу ехать в Тешимлю и прямо с вокзала идти обыскивать Киврину. Поправимо ли это? Да, поправимо. Дом обыскали хорошо, в доме вещей нет. Значит, вещи спрятали у знакомых или родственников. Про убийство Клавдия Андреевна, конечно, не знает. Киврина кулак-баба, но не преступница. Думает, наверно, что муж спекулировал, в крайнем случае — скупал краденое. Наверно, когда он привез вещи, предупредил: не показывай никому и, если что, прячь, а то отберут. Он-то сам, впрочем, вряд ли очень волновался: из дома Розенбергов ушел, вещи унес, свидетелей нет. Кто его найдет? Значит, теперь, после обыска, Клавдия Андреевна, наверно, совсем успокоилась: хорошо, что муж предупредил,— вещи спрятала, обыск сделали, ничего не нашли, если на мужа и были какие-нибудь подозрения, то уж теперь-то они отпали.
Не сегодня, конечно, а через день-другой почти наверно принесут вещи обратно. Ценности большие, и у каких бы верных людей они ни хранились, всё спокойнее, когда вещи дома. Тут вся надежда на Петю. А если все-таки вещей не будет? Снова и снова перебирал Иван все данные. Ох, сомнительное это дело! Ну, а если Киврин вещи не домой отвез? Если они спрятаны в Петрограде или уже проданы?
Человек живет в Петрограде. Должен же он где-то ночевать, где-то обедать, где-то развлекаться, с кем-то встречаться и разговаривать. Ну хорошо, жил, говорит, в меблированных комнатах. Действительно жил. Отчего же не жить, документы в порядке. Уходил на целый день, а часто возвращался под утро. Что же он, чуть ли не сутками ходил по городу? И тут в памяти Васильева всплыли синие кусочки картона с цифрами. Фишки! Владимирский клуб! Вторая ошибка: как это не проверить в клубе! Ему показалось, что поезд идет необыкновенно медленно. Он вышел в тамбур, постоял на холоде, успокоился. Потом до утра не то бодрствовал, не то спал, все вздрагивал и просыпался. Во сне ему снились игорные столы во Владимирском клубе, и Леня-крупье, загребающий деревянной лопаточкой деньги и пододвигающий их к выигравшему или опускающий в прорезанную в столе щель. «Делайте вашу игру!..»—«Игра сделана, ставок больше нет». Аккуратно зачесанные на пробор волосы, черный костюм, крахмальная манишка, манжеты с фальшивыми бриллиантами. Вся эта роскошь — просто рабочий костюм. На самом деле Леня честный человек, хороший бухгалтер, пошедший работать крупье только потому, что зарплата там лучше, а семья растет. Не напасешься всего.
В Петрограде Иван торопливо простился с Наумом Иосифовичем, поехал в угрозыск, не заезжая домой, и сразу бросился к телефону. Леня спал, но его разбудили, когда Васильев сказал, что звонят из угрозыска. Сегодня в шесть часов Леня садится на свой пост во главе большого зеленого стола. В четыре Леня приехал в тюрьму. Киврин сидел уже у Васильева. Он был, как всегда, спокоен и даже не обратил внимания, когда за его спиной открылась дверь. Иван Васильевич предупредил, чтобы Леню прямо впустили в кабинет.