Записки советского актера
Шрифт:
Общ.
С-3
Аплодисментыпокрываютзаключительные слова Стасова
Между тем режиссер-постановщик фильма посвятил своих ближайших сотрудников в основной замысел и общую планировку сцены суда.
Кинооператоры внесли свои предложения, которые тут же были дополнены соображениями звукооператора.
После этого режиссер стал планировать мизансцены, наиболее удобные для меня, как основного исполнителя данной сцены, и в то же время наиболее выгодные для фиксирования изображения и звука на пленке, — словом, наилучшие как с идейно-художественных позиций, так и с точки зрения
тонального, светового, цветового и иного технического решения кадра.
Наконец все внесенные предложения
Тотчас же возникла обычная в таких случаях производственная сутолока: переставлялись приборы, устанавливались аппараты, раздавались указания операторов, звучали сигналы, которые бригадир осветителей подавал своим помощникам, находившимся в разных местах павильона. Воспользовавшись перерывом, в свободной части павильона шумно застучали молотками плотники, достраивавшие декорацию для следующего объекта нашей картины. Естественно, что при общем шуме, царившем в павильоне, в обстановке технической подготовки предстоящей съемки все ее участники были вынуждены говорить громче обычного, форсировать голос, в результате чего шум все усиливался, переходил в непрерывный гул.
Я подошел к своему гостю.
— Какой оглушительный шум, — заметил он, напрягая голос. — Как вы можете сосредоточиться в подобной обстановке? Мне это представляется чрезвычайно трудным...
— Съемка — наиболее ответственный момент работы актера в кино: это сражение, которое актер во что бы то ни стало должен выиграть в результате глубокой предварительной подготовки, выдержки и самообладания, — ответил я своему приятелю.
Кажется, его более всего удивило мое самочувствие — мое свободное, веселое, радостное настроение. Пришлось разъяснить, что происходит техническая подготовка к съемке, что самая съемка начнется много позже и что творчески сосредоточиваться мне, как исполнителю роли Стасова, еще рано. И я рассказал моему гостю об одной крупной драматической актрисе, привыкшей к условиям работы на академической сцене и давшей согласие сниматься в кино, не будучи знакомой с особенностями киносъемки. Эта актриса стала внутренне собираться уже с утра, задолго до съемки начала входить в образ, в таком состоянии часа полтора провела в гримерной, наконец, пришла в павильон, усилием воли преодолевая непривычные ей условия, упорно стараясь не замечать шума и возгласов технического персонала. К концу съемочной смены она оказалась настолько обессиленной, что не смогла выполнить поставленного перед ней режиссером задания. Опытная актриса, привыкшая к условиям работы в театре, на своей первой съемке не учла, что в кино актер ни в коем случае не должен растрачивать себя преждевременно, а обязан беречь свои силы до того решающего момента, когда, пройдя через все предварительные технические этапы, он непосредственно окажется в кинопавильоне перед объективом съемочного аппарата.
Короткий перерыв закончился.
Режиссер фильма предложил повторить сцену при свете. Выяснились
некоторые технические неполадки, ранее не предусмотренные. Снова начались поправки, посыпались всевозможные технические предложения, началась дальнейшая доработка сцены. По ее окончании режиссер объявил новый получасовой перерыв, и мы получили возможность пройти в буфет, чтобы выпить по стакану чаю. Разговаривая со своим приятелем, я предупредил его, что сейчас будет сниматься общий план сцены в суде — общий вид зала в момент заседания и те кадры, где я, как исполнитель роли Владимира
К концу перерыва художник-гример поправил мне грим, тщательно проверил парик, усы и бороду, тогда как костюмер снова осмотрел костюм и поправил какую-то его деталь.
Режиссер вновь объявил репетицию, на этот раз уже включая всю технику: это и была генеральная репетиция тех кадров, которые предстояло снимать.
Наконец режиссер объявил съемку, и только после этого я начал полностью входить в должную атмосферу сцены.
Прозвучал сигнал. Все смолкло, в павильоне наступила абсолютная тишина. Помощник режиссера встал перед киноаппаратом с синхронизационной хлопушкой в руках1.
Режиссер поочередно обратился к кинооператорам, к звукооператору, к артистам, проверяя готовность каждого из них к съемке, после чего дал сигнал:
— Моторы!
— Есть моторы! — ответил звукооператор.
— Есть моторы! — ответил кинооператор. Съемка началась.
Помощник режиссера хлопнул в хлопушку — и я начал действовать.
Снимался кадр сцены суда. Аппараты фиксировали Стасова. Он сидел на
скамье подсудимых уязвленный, но гордый и вместе с тем как-то по-особому веселый, предвкушая свою страстную обличительную речь.
Кадр закончился, и, как обычно, предстояло снимать дубли, то есть повторно фиксировать действие на кинопленке во избежание брака или возможной неполноценности заснятого кадра.
Началась проверка и поправка света, режиссер сделал дополнительные указания, звукооператор также внес свои предложения, художник-гример поправил грим, — и снова раздалась команда:
— Мотор! Начали!
Мы засняли второй дубль.
Но каждому хотелось еще лучше и острее отточить сцену — и режиссеру, и операторам, и осветителям, почему третий дубль было решено снимать с
несколько иной точки нахождения киноаппарата, и это отняло у нас немало времени.
Закончив все приготовления, мы приступили к съемке последнего дубля. Съемка прошла настолько гладко, что третий дубль, по общему мнению, должен был оказаться наиболее удачным.
Я не был занят в дальнейших съемках, назначенных по плану на сегодняшний день, и, пользуясь наступившим перерывом, подошел к режиссеру.
— Завтра будем снимать речь Стасова, — весело, как бы предвкушая удовольствие от предстоящей съемки, сказал он мне. — Удалось ли вам поработать над монологом после нашей последней беседы?..
При последней встрече мы подробно говорили о том, как вести речь Стасова, чтобы представить его горячим трибуном и избежать опасности впасть в резонерский тон. Отстаивая прогрессивные принципы, Стасов не умел быть безразличным и, насколько можно понять из воспоминаний современников, всегда говорил так, точно его опровергали и ему следовало что-то доказать.
Поэтому к обычной для него эмоциональной возбужденности присоединялась еще известная полемическая заостренность его «торопливой, наскоро построенной речи», как писал о нем А. М. Горький. И продолжая работать над монологом Стасова, я старался овладеть этой своеобразной особенностью его ораторского дарования.
Утвердительно ответив режиссеру на заданный им вопрос, я поспешил подняться в гримерную, сопровождаемый моим спутником, которому хотелось во что бы то ни стало во всех подробностях проследить мой день на киносъемке.
— Сегодняшний день не очень характерен, — заметил я ему, отвечая на его вопросы.
Когда я разгримировался, мы с приятелем снова зашли в павильон, где к тому времени режиссер репетировал сцену чтения приговора.
— Как же это?.. — удивленно спросил мой спутник. — Уже готовятся снимать сцену оглашения приговора?.. А ведь вы еще не произнесли своей речи...