Записки странствующего энтузиаста
Шрифт:
В этом участке я познакомился с разными людьми и узнал много нового, полезного для нашего дела. Но об этом в следующем письме.
Вернувшись в свое жилище, я сказал хозяйке, что тоже не вижу над ее головой никакой ауры, И пообещал, что не буду видеть и дальше. Она огорчилась. Дорогой дядя, это было мелко с моей стороны, и я огорчился. И ведь действительно, ну пусть у нее будет аура, что мне, жалко?
Дорогой дядя!
…Когда еще мы жили на Буцефаловке, там процветали два кандидата в разные науки, один в велюровой шляпе, другой — в фетровой, которые боролись
Но так как каждый из них думал о другом то же самое, то оба они были вчетверо глупее, чем казались.
И вот вышли они однажды летним утром из двух парадных и столкнулись с невероятным явлением. Там, посреди дворцового комплекса Буцефаловки, была клумба без цветов, но со стеклянным шаром, как бы для эстетики. И этот шар был в тот день наполовину в тени, наполовину на свету. И кандидаты, случайно пощупав, обнаружили, что как раз в тени шар горячий, а на солнце — холодный! И кандидаты поняли — надо объяснить. Иначе Буцефаловка объяснит сама и на какую-нибудь науку посягнет.
Они ахнули и стали писать формулы и теории — на бумаге и на песке — и, рассорившись, ушли в свои парадные писать рефераты наперегонки.
Тогда вышел дворник Рафаил, казанский пришелец, и, пощупав шар, повернул его, как он и делал это каждое утро, чтобы шар не перегревался. И больше про этот шар рассказано не будет. Но Буцефаловка хохотала.
Дорогой дядя!
После того как Кристаловна узнала, что я работаю в Академии наук, она призналась, что видит надо мной нимб золотого перелива. А когда на вопрос, кем я там работаю, я ответил:
– Аферистом.
Она ничему не удивилась и только спросила:
– Научным?
– Нет, — сказал я. — Антинаучным.
Она поверила мгновенно и только робко спросила:
– В какой области… если не секрет, конечно?..
Я ей сказал, что все области секретные. Она покивала головой и сникла. Тогда я ей сказал:
– В области бессмертия.
Она и этому поверила. Они тут поверят чему угодно, если это скажет человек, который там работает.
Услыхав слово «бессмертие», она двое суток ходила вокруг меня и смотрела такими глазами, что стены стали просвечивать. Чтобы не дать ей погибнуть, я ей сказал:
– Ну, хорошо… только вам.
– Ни-ни… никому, — затрепетала она.
Из чего стало ясно, что слушателей у меня будет навалом.
Я ей сказал, что в том отделе, где я работаю в области бессмертия, достигнуты поразительные успехи — одна обезьяна уже бессмертна.
— А ей было не больно? — спросила она.
– Обычный укол, — сказал я, — в задницу.
– А как вы добились таких результатов? Это уже было интервью.
В науке существуют два типа ученых. Один, как дождевой червь, продвигается вперед ровно настолько, сколько пожрет впереди себя и выпустит сзади. Второй — громко чихает в комнате и бежит на улицу посмотреть — что от этого изменилось во Вселенной.
– А вы? — спросила она.
Чтобы она не умерла, я сказал ей:
– Я ученый третьего типа… Меня зовут, когда надо
– И вы специалист по «уголкам»? — с почтением спросила она.
– Да, знаете ли, — сказал я и тут же захотел блеснуть. — Ну, к примеру, облигации вам вернут.
Она почти перестала дышать.
– Я вижу у вас в руках список номеров облигации, — сказал я. — А копия была? Через копирку?
– Осталась с облигациями…
– Ну вот видите, — сказал я.
– А-а…
– Они побоятся… И подкинут.
– Надо срочно в милицию, — вскричала она, простирая руки, как Ассоль, увидевшая корабль Грея.
– Они сами сюда идут, — небрежно сказал я.
Дорогой дядя, ты, конечно, понял, что я издалека увидел машину, в которой я так страдал от малой нужды. А когда из нее вылез милиционер со свертком, я догадался об остальном.
– Академик, — сказал старшина, — привет!
И они с трясущейся хозяйкой стали сверять номера по списку.
Потом были сумбурные попытки усадить всех за стол и дождаться пирога, который она тут же испечет, и долгое топтанье в передней с криками:
– Возьмите вашей жене!.. Сейчас такие носят!
– Гражданка! Гражданка! Я вас задержу!
И это бы никогда не кончилось, если бы машина за воротами не крякнула. Хозяйка совсем обезумела.
Когда все утихло, она открыла ящик комода и демонстративно, чтобы я видел, что от меня у нее тайн нет, сунула туда пакет и накрыла его фирменными дамскими трусиками, о которых я теперь точно знал, что такие сейчас носят.
– Да, — сказала она, глядя на меня из зеркала над комодом, — не дождаться мне бессмертия.
– Ну почему же, — уклончиво сказал я. — Вот уже обезьянка…
– Такие переживания и старят нас, — сказала она. — Вся надежда на науку. Вы волшебник… Зовите меня просто Кристаловна.
И пошла испекать пирог.
Дорогой дядя, за эту неделю я узнал поразительные вещи о моей хозяйке. Когда Кристаловна потеряла свою ауру, она как-то сразу опустилась до моего уровня и человеческим языком, наконец, объяснила мне, для чего ей собственно нужны облигации и деньги. Она сказала: «Не знаю». И тем сразу стала близка мне и понятна, как родная. Потому что, несмотря на все попытки понять феномен денег, я так и не знаю, зачем они. Я никогда не мог понять, почему нельзя обменять сосиски на кепку и почему я сначала должен продать кепочнику сосиски и получить от него деньги, а потом у него же купить на эти деньги кепку, то есть дать кепочнику его же деньги. В то время как гораздо проще сказать: махнемся.
Дорогой дядя, после одного рокового случая, который был описан в послевоенном «Огоньке» и который я пересказываю, как Алексей Толстой про «Пиноккио», то есть под своей фамилией, я понял, что никогда и ничего не пойму.
У метро две женщины торговали пирожками такой аппетитности, что им самим хотелось их пожирать. Одна продавала пирожки с рисом, другая — с повидлом. Всегда хочется. Всегда хочется того, что есть у соседа. Пирожки стоили одинаково — медный кружок с цифрой «пять». Это экспозиция. Дальше драма. Одна другой отдала пятак и получила пирожок с рисом. Вторая же пятак дала первой, и получила за него — с повидлом. Съели.