Записки ветреной женщины
Шрифт:
В тот год наш общий с Котей институтский друг Циник (прозванный так по принципу «от противного») ездил в Кавголово снимать для всех избу — с дровяной печкой-плитой и с нарами от стены до стены.
— Циник, а сколько человек поместится на нарах?
— Десять очень близких людей.
Укладывались парами. Однажды мужчины начали шутливо пререкаться насчет одиночки-меня. Один сказал: «Муся может лечь со мной». В другом якобы возмутилось чувство справедливости: «Почему это с тобой, а не с кем-нибудь другим?.. Например, со мной?» И Циник, разбиравший рюкзак, сказал повествовательно:
Циник приезжал нечасто, и его место на нарах постоянно экспроприировалось или становилось объектом вандализма.
— Ну куда ты лезешь в ботинках?! Тут подушка Циника.
— Циник любит, когда на его подушку лезут в ботинках.
Однажды я поехала в Кавголово одна, в будний день. После Котиной измены мне часто хотелось остаться одной и нанизывать цепочки бесконечных рассуждений о вещах, которые, по моим представлениям, не должны были иметь места, но имели. Сегодняшние рассуждения сметали вчерашние, завтрашние опровергали сегодняшние… — абсолютно по Филдингу:
«Ничто не срабатывает так быстро и неожиданно, как мозг — в тех случаях, когда его приводят в действие надежда, отчаяние, страх или ревность (для которой и три первые эмоции — обычные попутчицы)».
Я брела по скрипучему утоптанному снегу, соображая сквозь этот скрип и сквозь свои умопостроения, как буду сдирать с гвоздя примерзший ключ. И вдруг — дымок из нашей трубы и лыжи у стены. Я чуть не повернула назад, но, померзнув у дверей, постучалась. Мне открыл Циник.
— Я за тобой полчаса наблюдаю. Ну ты и плетешься!.. Сразу видно спортсменку. Собирайся. Сейчас устроим лыжный «пробег по бездорожью».
— Ты ж на горных…
— Обычно. А сегодня на беговых.
Я смотрела, как он смазывает мне лыжи, впервые увидев его отдельно от студенческой компании. И вдруг сообразила, что этот взрослый, нерадостный и сдержанный мужчина как-то волнующе зависит от меня.
Циник повел меня лесными тропами с еле заметной лыжней, и «равнодушная природа», как и тогда, когда ее так гениально обозвали, театрально обставляла мою и его печаль. Обратно шли, как в сцене дуэли из «Евгения Онегина» — навстречу закату, горевшему за белой декорацией леса. Филдинг не удивился бы, узнав, что ночью, в холодных, не согретых погасшей печкой простынях мы оказались в объятиях друг друга…
«…„Софи, одна Софи будет в моих мечтах“… Том вскочил, чтобы вырезать это дорогое имя на дереве, и вдруг увидел перед собой… не Софи, а Молли Сигрим, в одном корсете поверх не самой свежей рубашки и с граблями в руке… В результате этой неожиданной встречи они вскоре удалились в гущу кустарника. Уверен, что кому-то из читателей такой поворот событий покажется неестественным, но факт остается фактом. Возможно, Том рассудил, что какая-нибудь женщина лучше, чем никакой…»
Утро после такой случайности — унылое, как перед визитом к зубному. Мучает все, от чего легко отмахнулась вечером. Неловко. Что ни скажешь — получается плохой театр. Я торопливо собиралась. Циник сидел на нарах в каком-то сомнении. И вдруг взял меня за руку.
— Мусь, ты… ты вообще знаешь, что такое оргазм?..
Я оскорбленно рванула руку.
— Прекрати!
(Честно говоря, я только недавно прочла по слогам описание
Циник снова остановил меня — уже в куртке:
— Неужели никто не научил тебя?..
Я оцепенело присела на нары. После Котиной измены я вылупилась из горделивого кокона любимой жены, и теперь мне, как Бланш Дюбуа, оставалось рассчитывать только «на доброту незнакомца». Слезы закапали…
— Разве этому можно научить?
Циник обнял меня очень крепко и сказал:
— Ну, не научить… обследовать… Неужели ты думаешь, что ты не способна это испытать?..
— Я прочла, что многие женщины никогда этого не испытали.
— И многие, я думаю, по причине трусости. А трусость, милая моя девочка, — одна из главных твоих слабостей… Иди сюда. И не торопись! И не трусь.
Циник стал моей отрадой, моей защитой от самонеуважения. Опять все было легко: материнство и хозяйство были снова украшены ощущением, что всем этим занимается не какая-то разлюбленная недотыкомка, а привлекательная женщина, не обделенная любовью.
Правда, новую работу мне нашел все же не верный рыцарь Циник, а неверный муж Котя. Он снова материализовался из небытия своих участившихся командировок и через новые знакомства (какие именно, я не уточняла) устроил меня внештатником в одну из редакций ленинградского радио. «По-моему, тебе пора кончать с техникой», — сказал он. В голосе была ирония, но такая легкая, что за руку не схватишь. Я проглотила иронию и с облегчением покончила с техникой.
Циник раздражился на мое соглашательство:
— Почему ты не уйдешь от него?
— К тебе?
— Ко мне.
И я, тоже почему-то раздражившись, сказала ему правду:
— Потому что мы с тобой одного поля ягоды, а Котя — другого. Тебя я понимаю, как себя, а Котя меня изумляет, бесит, ставит в тупик, вызывает возмущение, восхищение, ярость… Я часами придумываю, как ему ответить, отпарировать, отбрить… Ты — словно часть меня, а он — отдельный, о нем я всегда с беспокойством помню…
— Это мазохизм.
— Это абсолютно не мазохизм. Это — любовные амбиции… попытка одолеть новую степень сложности… кажется, неудавшаяся.
— Знаешь что? — сказал Циник. — Дай слово, что скажешь мне, когда захочешь со мной расстаться. Не заставляй меня унизительно догадываться.
* * *
Что-то появляется такое у ветреных женщин… Например, ко мне стали приставать на улицах, а раньше друзья говорили, что у меня слишком строгий вид, чтобы приставать. Во мне появилась ненасытность. И жестокость. Помню двух московских командированных, еще в информационной конторе: один — нежный, с цветами и комплиментами. Другой — столичный хват. Оба пригласили погулять. Первый так заморил меня романтическими разговорами, что я даже подумала, не отдаться ли из вежливости. Но когда он спросил застенчиво: «Вам со мной скучно?» — я сказала: «Да», повернулась и ушла. А к хвату по первому его зову пришла в гостиницу — с авантюрной надеждой узнать, не повторятся ли кавголовские чудеса с кем попало… Чудес не произошло, и я тут же ушла — под ленивые советы с гостиничного дивана, что нужно сделать, чтобы не забеременеть.