Записки военного летчика
Шрифт:
Он говорил спокойно и добрым, хорошим взглядом смотрел на мое радостно-смущенное лицо. Он хорошо понимал, что творится с моими нервами, и старался успокоить меня.
А я сидел, слушал его и чувствовал, как у меня дрожат ноги. Каблуки сапог стучали о педальное управление. Я вылетал один! Первый самостоятельный полет. Не только в группе, но и во всей школе. Хотя и не было на моем самолете красных ленточек, но весь аэродром знал, что Спирин летит один, и тысячи глаз наблюдали за моим самолетом.
Этот первый полет я сейчас помню во всех мельчайших подробностях. Вырулил на исполнительный старт, поднял руку, прося взлета. Стартер махнул белым флагом. [33]
Сопровождавший меня ученик нашей группы взял под козырек. Можно итти в воздух…
Я взглянул на инструктора, стоявшего
Машина набирала высоту. Я внимательно осматривался кругом, чтобы не помешать какому-либо самолету, и чтобы он мне не помешал. Наконец, сделал первый разворот. Он прошел удачно. Немного успокоившись, я постарался дать себе отчет, что же происходит со мной. Удивительное состояние. Какое-то новое, радостное, широкое чувство заполнило всю грудь. Один. Самостоятельно. Смотрю на кабину, где обычно сидел инструктор. Да, да, она пуста. А машина летит. Летит свободно. И ничего тут нет странного. Я управляю. Самолет слушается. Хочу - поверну налево, хочу - направо. И, словно подтверждая свои мысли, словно желая убедиться, что это - явь, а не сон, я даю сначала левую ногу - машина идет налево, потом правую ногу - машина идет направо. Двигаю ручку - слушается. Исчезла дрожь в ногах. Хочется петь, кричать. Но контроль над движениями не ослаблен. Я уже подлетаю ко второму развороту. В настроении опять резкая перемена: надо делать посадку. А ведь это самое сложное, самое главное. Ведь больше всего на посадке и ломают машины. Постепенно гаснет радость. Я напрягаю нервы и мысли.
– Максимальное внимание, смотри вперед, по сторонам, - приказываю я себе.
Последний разворот. Выключаю мотор и перехожу на планирование. Машина все ниже и ниже. Земля мчится навстречу. Важно приземлиться именно на заданном месте. Сумею ли я это сделать? А если нет? Если ошибка? Что тогда скажет инструктор? Товарищи будут сочувственно поглядывать на меня. А что мне от их сочувствия, если я «смажу» первый полет?
До земли метров десять. Я. сразу успокаиваюсь. Теперь видно, что самолет коснется земли колесами там, где надо. Это хорошо. Но некогда радоваться. Земля молниеносно бежит под самолетом, который еще в воздухе. Вот она совсем рядом. Слегка тяну ручку на себя. Машина мягко касается земли. Пробег. Стоп! [34]
Я не выхожу из кабилы. К самолету бегут товарищи. Медленно, позади всех идет инструктор. Друзья тайком от него поднимают вверх большой палец. Это условный знак: «все хорошо». Подходит инструктор и спокойно, как будто ничего не произошло, говорит:
– Давайте еще один полет. Повторите все, что делали сейчас.
«Значит, слетал хорошо, - думаю я.
– Значит, все хорошо», - и я вновь взлетаю в воздух. [35]
Вынужденная посадка
Скоро кончается цикл полетов на учебном самолете, переходим на боевую машину. Желая выкроить возможно большее количество полетов, мы в срок, отведенный для двух взлетов и посадок, ухитрялись сделать три и четыре. А задания были сложные. Мы делали в воздухе уже фигуры.
Как- то под вечер группа закончила программу дня. Но время еще оставалось. Инструктор поручил мне слетать на выполнение комплексного задания. Я должен был подняться на высоту 1200 метров, сделать несколько глубоких виражей, несколько глубоких восьмерок и четыре переворота через крыло.
Инструктор предупредил:
– Смотрите, вы не особенно круто закладывайте виражи. Машина старенькая, хвост уже был в ремонте.
– Слушаюсь, - ответил я и пошел в воздух.
Мне хотелось после заданного полета сделать еще один. Поэтому я соображал, как бы сэкономить время.
«А зачем я буду набирать 1200 метров? Кому это надо?
– думал я.
– Кто заметит, сколько у меня было высоты? Метров 700 наберу и хватит. Откручу - и на посадку. А там попрошу еще один взлет».
Решено - сделано. Набрал 750 метров, отошел в свою зону, встал против ветра и начал крутить виражи. Глубокие виражи на этой машине мне особенно нравились. Поставишь крыло вертикально
«Хвост отвалился», - мелькнуло в сознании. Сердце больно екнуло. Сразу стало как-то холодно, по спине побежали мурашки. А машина продолжала лететь. Я боялся не только шевельнуть рулями, но даже пошевелиться сам. Вот-вот сейчас самолет начнет беспорядочно падать.
«Хвост, хвост, - сверлило в голове.
– Но почему же машина летит?»
Принимаю отчаянное решение и страшно медленно поворачиваю голову, чтобы взглянуть, что делается сзади. Глядя с одной стороны, вижу только половину хвостового оперения. Оно цело. Так же медленно поворачиваюсь в другую сторону - тоже все в исправности. В чем же дело? Аккуратно двигаю ножным управлением - машина слушается. Пробую ручное управление - машина слушается. Странно. Чтобы внести ясность в создавшееся положение и убедиться в нормальном состоянии хвостового оперения и рулей, я резко двинул логами из стороны в сторону и зашуровал ручкой. Все в порядке. Тогда решил включить мотор. Ротативный мотор, который стоял тогда на учебных самолетах, включить было довольно просто. Нажал выключатель. Мотор. засосавший достаточно бензина, сразу рванул, заработал, и в тот же миг послышался оглушительный металлический лязг и треск. Машину начало жестоко трясти. Теперь ясно - рассыпался мотор. Надо выбирать место и срочно садиться. Пока я разглядывал хвост и терялся в догадках, машина быстро теряла высоту, и теперь в моем распоряжении оставалось не больше 300 метров.
Я был над Мамашайской долиной и планировал прямо на нее. Моментально развернулся и пошел в сторону. Напрягаю зрение, вглядываюсь вперед, выбираю площадку.
Опыта вынужденной посадки у меня никакого. Нацеливаюсь на одну площадку, подхожу к ней ближе и вижу, что на нее не попадешь. Выбираю другую. Подхожу к ней и вижу, что она вся нарыта канавами. И уже кажется, будто сесть вообще негде. Снижаясь, плохо [37] соображая, что будет, куда я сяду, как сяду, я летел до прямой. Было ощущение, что уже не ты управляешь машиной, а она влечет тебя за собой. Но нет, я еще владею самолетом, не даю ему проваливаться и всеми силами стараюсь отдалить страшный миг встречи с землей. Увы, эта встреча неизбежна. Площадки нет, а земля все ближе, ближе.
И тогда мною овладевает отчаянная решимость. Будь что будет. Сажусь куда придется. До земли полтора-два десятка метров. Наконец, начинаю выравнивать и сажать машину. Радостный крик невольно вырывается из груди: оказывается, я сажусь на ровное зеленое поле. Это почти аэродром. Машина остановилась. Вылез. Пробую винт и замечаю, что ко мне очень низко подлетает второй самолет нашей группы. Это был инструктор. Они на аэродроме видели все, что творилось со мной в воздухе, конечно, встревожились и, как только я скрылся из глаз за холмом, инструктор тотчас вылетел ко мне. Он мастерски приземлился на этой же самой площадке и остановился в пяти-десяти метрах.
– Что случилось?
– Да вот мотор.
С инструктором был механик. Он подошел к самолету, едва взглянул опытным взглядом и все понял:
– Шатун лопнул и разворотил все внутри.
Неожиданно инструктор быстро подошел ко мне и крепко пожал руку. Я недоумевал - за что. Вскоре на место вынужденной посадки собралась вся группа. Все очень хвалили меня за то, что я так мастерски вышел из тяжелого положения и умело выбрал замечательную посадочную площадку. Я угрюмо молчал. Вечером в школе на меня смотрели, как на героя. А мое настроение становилось все хуже. На утро я фигурировал в стенных газетах как лучший, как примерный… Это было уже чересчур. Я не выдержал и признался инструктору, что все вышло случайно и не я выбирал площадку, а она меня выбрала. Инструктор не соглашался со мной. Я апеллировал к группе.