Записки жандармского штаб-офицера эпохи Николая I
Шрифт:
Государь уехал, помещики разъехались хозяйничать и охотиться, все затихло, одни удельные чувствовали себя нулем с минусом. Жиркевич с большим чувством простился со мною; не знаю, догадывался ли он, что я стоял за него горою, между нами не было слова. Как приехал он невидимкою, так незаметно и уехал.
Пока не приедет новый губернатор, я что-нибудь расскажу, а рассказов — без конца.
Симбирская губерния хлебная, нищих в Симбирске почти не было. Вдруг быстро стали наполняться улицы, церкви — нищими. Причин не было, урожаи обильные, а нищих все прибавляется. Одной старухе я часто подавал копейку, и однажды спросил:
— На что тебе, старая, деньги: вон котомка полна хлеба?
— Как же, мой родненький, нам без денег нельзя.
— Зачем?
— Как зачем? Как не заплачу, то либо выгонят, либо в тюрьму
— Что ты врешь, старая, грешишь: кто с тебя возьмет?
— Как кто возьмет, не заплати-ка я 40 копеек в неделю, то ты, батюшка, только бы и видал меня; не вру я, все платят, другие и больше меня.
— Кому же ты платишь, старая карга?
— Да вон тому полицмерскому, все платят и я плачу.
— Да вас много, он не упомнит.
— Какое не упомнит, на то у него книжка, там каждый на счету.
Это обратило мое внимание, я распорядился — украсть книжку у «полицмерского».
Новый полицмейстер, не помню фамилии, был ротмистр по кавалерии, по наружности щеголь. Книжка у меня в руках — прелюбопытная. Несколько сот нищих (сколько — забыл) записаны по именам, многие отмечены, чем искалечены, всякий по степени лет, калечества оценен еженедельной податью; были и такие, что платили 80 коп.: это без обеих ног. Аккуратность замечательная: кто не доплатил 3 копейки, отметка на поле: доплатить в такой-то день.
Я написал шефу, что обязанность всякого русского патриота выдвигать на пользу государства гения, могущего принести пользу государству. Случайно я открыл в симбирском полицмейстере удивительную финансовую способность, гениальную голову, могущую обогатить казну без отягощения общества. Описав всю проделку и приложив, как факт, книжку, просил покровительства ему и взять его из Симбирска, где гениальность его не может иметь полного развития.
Полицмейстер вытребован в Питер, улетучился, и далее не слыхал о нем. Вот и такие бывают артисты.
Саратовский помещик Петр Иванович Богданов осенью выехал на охоту из Саратова в поле с собаками; куда бежали зайцы и лисицы, туда и Богданов ехал с охотою; так за зайцами и лисицами доехал до Симбирска, где захватила его зима. Между Саратовом и Симбирском до 400 верст по почтовой дороге. Богданов остался зимовать в Симбирске. Богданов хорош собой, богат, щеголь, танцор, немного поэт — быстро стал необходимым членом общества, познакомился и я с ним. Однажды Петр Иванович приходит ко мне. Весьма ловко, искренне и прилично объясняет, что он очень любит играть в карты, но ничего не любит делать тайно: пришел просить позволения играть. Я подумал: не позволю — будут играть скрытно, ловить их — низко, я согласился дозволить, но с условием: по окончании игры каждое утро сообщать мне, чем кончилась игра, и если я признаю, что нужно возвратить проигравшему, то исполнить, в чем и прошу дать мне честное слово. Богданов протянул руку и дал честное слово; я добавил, что если буду обманут раз, то условие прекращается. Богданов подтвердил. Кто будет играть? Он назвал 8 человек, людей богатых, молодых, независимых. Я не находил препятствия.
Однажды приходит утром и говорит: вчера Кроткий проиграл 30 тысяч. Кроткому было только 18 лет, сын богатых родителей, но не отделен; отец в больших связях в Питере, много наделает шума; как несовершеннолетнему, я просил деньги возвратить. В тот же вечер проиграли ему обратно. Обыграли ремонтера [225] , тоже возвратили. Я видел пользу в дозволении. Игроки были молодежь, люди образованные, веселые, шалуны, необходимые в обществе.
На Троицу бывает большая ярмарка в Корсуне [226] , куда выводилось до двух тысяч заводских лошадей. Я — комендант ярмарки. Богданов с своею партиею игроков просят позволения покутить три дня. «Господа, могут быть жалобы, моя обязанность, мой долг быть справедливым и строгим». — «Ну, ручаемся чем угодно, жалоб не будет, мы не дети». — «Ну, смотрите, чтобы не было худо, кутите». Слышу, действительно кутят, но никто не жалуется; конечно, главную роль играли красавицы. На третью ночь меня будят: пожар! Ярмарка вся составлена из плетня, лавки крыты лубом и рогожами, вся ярмарка вспыхнет как порох. Бегу, и что же я нашел: кутилам недостало вина; француз, торгующий винами, запер магазин и лег
225
Ремонтер — офицер, занимающийся закупкой лошадей, т. е. «ремонтом», восполнением убыли лошадей в войсках.
226
Уездный город в Симбирской губернии.
Один близкий мне человек, — не назову его, он еще здравствует, — страстно любил играть и проигрывал постоянно. Я взял слово с Богданова не играть с ним. Этот близкий мне человек гостил у меня. Я был в гостях; дают мне знать, что гость мой два раза приезжал за деньгами и подгулявши. Я отправился к Богданову; помню, он жил в Кирпичном переулке, отдельный новый дом в три окна. Сквозь ставни огня не видно и не слышно, суконные шторы, ворота на запоре. Тишина. Забор очень высок; я своему кучеру приказал нагнуться и с плеч прыгнул через забор. На дворе много саней, но ни одного кучера; я отпер ворота, а кучеру приказал стоять у крыльца. В прихожей куча шуб и никого. В зале, со стаканом шампанского, старый грешник, проигравшийся коновод; в боковой комнатке, с свечою и с книгою под мышкою, маклер. Старый грешник хотел сказать: «Полк…», я пригрозил. Вхожу в другую комнату, Богданов мечет банк, кругом стола человек шесть. Только увидал меня Богданов, задрожали руки и карты рассыпались; остальные господа нагнулись под стол и что-то ищут. Я только сказал: «Вы, Петр Иванович, нарушили свое слово», собрал со стола все деньги, засунул пьяненькому моему гостю в карман, взял его под руку и пошел с ним вон. В комнатах была страшная жара. Я рассчитывал на быстрый удар. Моя шуба была в санях, я моего гостя, без шапки, завернул в свою шубу. Богданов вышел с товарищами и на морозе опомнились: «Да позвольте, полковник, так нельзя». Пошел! Слышу, гонятся за мною с бубенчиками. Улицы глухие, без фонарей, я велел пустить в карьер до фонарей. Уложил гостя спать, а сам явился, где был в гостях. Никто и не заметил моего отсутствия.
На другой день, утром, является Богданов, бледный, сконфуженный. [Я закричал: «Дайте ему в зубы, чтобы дым пошел!»]
— Полковник, чем же это кончится?
— Что такое, мой друг?
— Да что, вы были вчера вечером?
— Это у Петра Антоновича Ахматова? Там играли в фанты.
— Я говорю не об Ахматове, а что вы были у нас.
— Милый друг, если ты не пьян, то вчера перепил и бредишь. Я от Ахматова не отлучался, засвидетельствует тебе все общество.
— Да помилуйте, мы не сумасшедшие. Я пришел спросить, чем вам угодно кончить?
— Что такое кончить, я не понимаю?
Долго я тарантил, дурачил его; когда он стал просить прощения и извинялся тем, что они два раза прогоняли того, с кем я не приказал играть, но он побожился, что вы дозволили ему играть. Тогда я объяснил Богданову, что никто не должен знать, что я был у них, в противном случае я обязан исполнить свой долг, а вы знаете какой?
— Знаем, в тюрьму, но на этот раз простите.
— Охотно прощаю, но кажется, я захватил деньги? (тысячи две).
— Что о деньгах, мы ему еще бы вдвое дали, только бы он не приходил к нам.
— Ну, Петр Иванович, на этот раз дело кончено, будьте осторожны.
— Полковник, я почитаю и все любим вас, умоляю, не приезжайте так неожиданно и одни; впрочем, мы приняли меры.
— Какие меры ни принимайте, но нарушите условие — я буду у вас.
— Не советую и умоляю: не являйтесь одни, как вчера.
— Это почему?
— Нам исход один, мы за себя не отвечаем.
— Ха, ха, ха, что вы говорите, а у кого вчера le main [227] дроже и рассыпались карты? А что такое господа искали под столом? Вы все струсили.
227
Рука (франц.).