Записки жильца
Шрифт:
Люди, строго и привычно дожидавшиеся своей участи, пыльная полоска света, дрожавшая в помещении, - не напоминало ли все это картину из годов раннего христианства? Полумрак, блеск икон и крестов, блеск расширенных глаз святых мучеников и живых, грешных людей - так, наверно, было в катакомбах Рима при Нероне, в малоазийских провинциях при Юлиане Отступнике, в Александрии во времена Ипатии. И подобно тому как на полотне, очищенном от нелепых, вялых красок ремесленника, проступает могучая старая живопись, проступили и в том, распятом, черты сына плотника из горной Галилеи, и он стал
Никаких звуков не доходило с Николаевского проспекта, всегда такого оживленного, и это молчание города только усиливало страх. Миша зашел за стойку. Внутри ее, в длинном чреве за полузакрытой задвижкой, спали на матрасике годовалые ровесницы - Соня Ионкис и Фанни Кемпфер. Трое младших Беленьких, здоровые драчуны и зубоскалы, играли в подкидного дурака. Еля Сосновик, вытянув, насколько могла, кривые гипсовые ножки, сидела на низком чемоданчике. "Здесь, наверно, спрятано золото Вольфа", - вспомнил Миша разговоры взрослых. Володя Варути, хотя и сидел на полу, казался выше Ели. Он говорил, заикаясь сильнее обычного:
– Никакого Бога нет. Сама посуди: разве можно было создать Землю за каких-нибудь шесть дней? Она биллионы лет была раскалена, может, триллионы лет охлаждалась. Ну, естественно, появились на ней живые существа, крохотные, вроде бактерий.
– Как же они все-таки появились? Из ничего?
– Дурочка, подумай: откуда на человеке появляются вши? От грязи. А Земля же была грязная. Вся трудность в том, чтобы возникло хоть что-нибудь живое, а тут и человеку появиться - плевое дело.
Еля задумчиво отвечала:
– А мне хочется верить в Бога. Я люблю его. Я люблю читать Библию, особенно про Иосифа, как братья его продали в Египет. Такая странность: когда читаю, я плачу, но мне хорошо...
– Здравствуй, Еля, - сказал Миша и дал ей грушу.
– Спасибо. Где ты был?
– Я видел петлюровцев.
– Вот брехун, - сказал Володя.
Раздался стук в дверь из комнаты Сосновиков. Еля сползла с чемоданчика. Женщины завопили. "Не бойтесь, - крикнул стоявший у двери Маркус Беленький, взрослый сын скорняка, - это Костя Помолов!"
– Только большевиков мне тут не хватает,- сказала Чемадурова.
– Имя отца позорит. Не надо впускать этого грабителя.
Но Костя Помолов уже вошел в магазин. Миша навсегда запомнил это мгновение: растерянное лицо альбиноса Маркуса, болезненно-белесое (потом это лицо стало другим, совсем другим), и нескладная фигура Кости Помолова, который снял фуражку с двумя молоточками, заморгал близорукими глазами и начал:
– Товарищи...
– По вертепам сидят твои товарищи, а здесь честные люди, - отрезала Чемадурова.
– Товарищи, погрома не будет. Сейчас в городской думе выступил с речью атаман Хмелюк. Он приветствовал нашу славную Красную Армию, с которой Петлюра заключил соглашение. Мы выберем Советы рабочих, солдатских и селянских депутатов. Гидра империализма будет обезглавлена. Атаман товарищ Хмелюк заявил: "Мы вышибем стул из-под задницы Пуанкаре!"
–
– Самое главное: атаман Хмелюк заверил, что петлюровцы, как социалисты украинской нации, никогда не устроят погрома. Пусть население живет и работает спокойно. Ни один волос не упадет с головы еврея.
– - Что я вам говорил!
– возликовал Беленький.
– А! Паршивые евреи никогда мне не верят!
Трое младших Беленьких захохотали.
– Пусть Бог благословит большевиков, в конце концов, они лучше других, - сказала Зинаида Моисеевна и, опасливо посмотрев на владелицу дома, быстро исправила ошибку: - Но если бы я сшила саван для них, я бы успокоилась.
Чемадурова обвела магазин властным взглядом своих узких, каких-то инородческих глаз, остановила их на Косте Помолове, на Бориске и медленно проговорила:
– Цыбульский всех нас умнее, а он сказал: "Одна шайка". Возиться мне с вами ни к чему, мне торговать надо, но я советую вам провести ночь в магазине. Большевикам да петлюровцам верить нельзя. Как христианка, я должна вам помочь, это мой долг, а вы поступайте как знаете.
– Конечно, о чем речь, ночевать будем тут, - сказал Беленький.
– Пусть Бог семью семь раз воздаст мадам Чемадуровой за ее доброту, аминь.
– Аминь, аминь, - повторила Зинаида Моисеевна и заплакала.
Учитель Александр Рафаилович вышел из магазина нарочито твердой походкой. И Миша опять подумал: какой он храбрый!
В городе уже знали, что погрома не будет, и все же опасались: а вдруг будет? Но на другое утро женщины, как всегда, пошли на базар, появилась дворничиха Матрена Терентьевна с черной жесткой метлой и совком, почтальон принес "Новости Юга" с речью атамана Хмелюка. Дворник Ненашев вывесил на балконе квартиры Помолова желто-голубой флаг. У него рядом с метлой и деревянной лопатой на одно и то же древко были намотаны все знамена, кроме красного: дворник не любил его.
Так начался этот день. Володя Варути в новой - перелицованной матросской блузе пришел к Мише и сообщил:
– Слышал? В Немецком клубе теперь будет украинский театр. Декорации привезли, на двух подводах. Пойдем, сейчас там репетиция. Елю с собой возьмем.
Миша никогда не был в Немецком клубе. Лоренцы уже в прошлом веке обрусели, у них не было ни родственников, ни даже знакомых среди колонистов-менонитов и городских немцев. Миша видел, как по воскресеньям у серого здания с островерхими башнями собирались нарядные господа, веселые, вежливые, со степным загаром на упругих щеках, те, что попроще, были в твинчиках с бархатными нагрудниками, женщины были очень худые или очень толстые - середины не было, - мальчики были одеты, как взрослые, как на картинках из книг Де Амичиса или Гектора Мало - с галстуками, в широкополых шляпах с резинками, - и у всех в руках были плетеные круглые корзины с едой. Однажды Миша заметил, что в клуб входил Теодор Кемпфер с дамой, Миша узнал ее, то была Марта Генриховна, всегда сидевшая за кассой в писчебумажном магазине Генриха Шпехта.