Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
Шрифт:
Нольде взялся за дело о Константинополе, которое он вёл с крайней секретностью, не только не без удовольствия, но и с особенным увлечением. К нам сразу же принесли все самые секретные досье из Ближневосточного отдела и канцелярии министра, и вся картина русской внешней политики в этом кардинальном пункте за последние 10 лет, начиная с русско-японской войны, развернулась перед нами: планы Извольского и Чарыкова получить Константинополь, хотя бы в виде «нейтрализованного и свободного города», никому не принадлежащего, но с русскими пушками на Босфоре в обмен на согласие с австрийской аннексией Боснии и Герцеговины, планы Чарыкова о Всебалканской федерации с Турцией во главе, с сепаратным соглашением Турции с Россией наподобие Ункиар-Искелесского 1833 г., позднейшие надежды на Константинополь в связи с Балканскими войнами 1912–13 гг. и планы русского десанта, тщательно, но всё же довольно-фантастично разработанные русскими стратегами и дипломатами в то время (оккупация Константинополя должна была быть обязательно произведена
Главным недостатком всех этих проектов было то, что они игнорировали недружелюбное отношение к вопросу Англии, и в эпоху 1908 г., и в эпоху 1912–13 гг. расстроившей своим сопротивлением русские планы. Сердечное согласие России и Англии в начале войны не носило характера универсального соглашения; два вопроса решались более или менее ясно — среднеазиатский по соглашению 1907 г. и, менее определённо, примыкание Англии к России и Франции против Тройственного союза в делах европейских, вопрос же о Константинополе был самым больным местом русско-английских отношений, теперь уже скрепленных соглашением о незаключении сепаратного мира с Германией (Англия, Россия, Франция и Япония заключили это соглашение в сентября 1914 г.).
Нольде, составив исторический обзор предшествующих проектов о судьбе Константинополя и отметив их слабую сторону — отсутствие согласия Англии, предложил два подробно разработанных проекта решения вопроса. По первому Россия должна была на правах суверенного и исключительного владения иметь Константинополь с известной полосой и на азиатском, и на европейском берегу, а также Дарданеллы с такой же полосой европейской и азиатской, при этом международная гарантия закрытия Проливов для плавания всех военных судов, за исключением русских, конечно, должна была оставаться в полной силе. Значит, Россия по этому проекту не только должна была получить возможность свободно впускать и выпускать из Чёрного моря русский флот, но и была бы международным образом застрахована от попыток проникновения в Чёрное море со стороны других держав. Второй проект был гораздо скромнее по форме и носил все следы предшествующих попыток и хитроумных комбинаций. Нольде не принадлежал к типу людей, ослеплённых или увлечённых до ослепления какой-либо излюбленной идеей, для него Константинополь был одной из целей войны, но не единственной, и при этом такой, достижение которой всецело зависит от данной международной конъюнктуры. Он даже допускал мысль, что война 1914 г. кончится вничью и всё останется по-прежнему. Вот почему наряду с первым проектом, отвечавшим общественным русским стремлениям, с одной стороны, и желанию правительственных кругов — с другой, он представил другой, более осторожный и весьма разочаровавший даже высшие круги МИД. Этот проект предусматривал «фактический военный русский контроль над Черноморскими проливами», а также наличие достаточных русских морских и сухопутных сил на берегах Босфора и Дарданелл для обеспечения этого контроля. Сам Константинополь должен был оставаться в номинальном владении Турции, а его управление — быть интернациональным, с датской или голландской полицией; кроме того, известные полосы — европейская и азиатская по берегам Босфора и Дарданелл — должны были быть нейтрализованы, а нейтралитет охраняться опять-таки русскими военными силами.
В сущности, оба проекта были идентичны в том, что русские сухопутные и морские силы должны были обосноваться на берегах Черноморских проливов, но в первом случае это была бы бесповоротная аннексия, а во втором — оккупация Константинополя и Проливов со всеми отрицательными в юридическом отношении качествами оккупации — её неопределённостью и возможностью вмешательства.
По рассмотрении обоих проектов Сазонов, конечно, не только принял первый, но и самым решительным образом восстал против второго. Второй проект был, по его мнению, «шитая белыми нитками дипломатическая хитрость», совершенно не отвечавшая характеру мировой войны. Теперь или никогда, заявлял Сазонов. Если мы получим согласие Англии (Франция, считал тогда Сазонов, не будет протестовать), то безотносительно к аннексии или оккупации Константинополя, а если не получим, то и вообще воевать России не из-за чего. Сазонов, как и все русские дипломаты старой школы, видел прежде всего Балканы, и, как это было видно из секретных переговоров с союзниками в 1915 г. по поводу целей войны, общеславянский вопрос в Австро-Венгрии рисовался ему ещё в весьма туманных очертаниях. Сазонов не только сам не допускал мысли о неудачном исходе войны, но и всякую такую мысль принимал чуть ли не за измену.
Второй проект Нольде не получил одобрения, а сам Нольде, несмотря на своё важное положение в министерстве, попал на некоторое время в немилость. Со свойственной Сазонову прямотой в личных отношениях он не скрыл от Нольде своего раздражения, а прямо высказывал ему всё. Нольде же искренне недоумевал и посмеивался над «наивностью» Сазонова, думавшего в эту войну получить то, что России не удалось в течение её тысячелетней истории. Мысли Нольде в это время разделялись многими старшими чинами МИД, но редко кто из них решался высказывать их. И если в конце концов это раздражение Сазонова против Нольде не приняло больших размеров и серьёзно не поколебало положения Нольде, то только потому, что заменить
Дальнейшее развитие вопроса о Константинополе попало уже в руки Гулькевича, который не замедлил в споре Сазонов — Нольде стать решительно на сторону Сазонова и отвергнул даже предложение Нольде принять его первый проект как программу-максимум в переговорах с союзниками, а второй проект как программу-минимум. Затем этот вопрос, которым так интересовались и думские круги, вступил в полосу длительных дипломатических переговоров, наткнувшись не только на ожидавшееся сопротивление Англии, но и на неожиданное отсутствие должной поддержки со стороны Франции. Франция довольно долго отказывалась оказать надлежащее давление на Англию и тем ставила в крайне затруднительное положение Сазонова, выдавшего уже соответственные векселя по вопросу о Константинополе Думе и Ставке.
Это дело разрешилось только в марте 1915 г., после того как Франция в лице Палеолога, узнав о шатком положении Сазонова при дворе и боясь появления на посту министра иностранных дел человека менее лояльного в отношении сепаратного мира с Германией, оказала, наконец, давно просимое давление на Англию и та согласилась на аннексию Россией Константинополя. Я помню, как с торжествующим видом Гулькевич принёс Нольде английский aide-memoire [18] , никем не подписанный, но лично переданный Бьюкененом Сазонову, в котором Великобритания безоговорочно признала суверенитет России над Константинополем, Босфором и Дарданеллами с соответственной европейской и азиатской территориальной полосой и международной гарантией закрытия Проливов для всех военных судов, кроме русских.
18
Памятную записку (фр.).
Сазонов был в восторге, Нольде сильно озадачен, а Гулькевич сиял и, несмотря на всю «тайну» дела, дал осторожно знать об этом в те думские и военные круги, которые серьёзно интересовались Константинополем. Сазонова это согласие на время поддержало при дворе, где опасались не столько Сазонова, сколько тех, кто за ним стоял, но когда пришёл роковой час в 1916 г., эта дипломатическая победа в таком вопросе ему не помогла, и он всё же должен был уйти. Бьюкенен и Палеолог не скрыли от государя при этой отставке, что Константинополь был обещан России ввиду твёрдого и лояльного отношения к союзникам во время войны лично Сазонова. Делая подобные заявления, французский и английский послы думали, конечно, укрепить положение Сазонова, а на самом деле они его ослабили, так как возбудили в государе подозрение, что Сазонов ищет у союзников поддержки против двора.
Пока Сазонов совместно с Нольде и Гулькевичем в обход Мандельштама решал константинопольский вопрос, совершенно неожиданно из спокойного занятия, которое определили Мандельштаму по «германским зверствам» на русском фронте, возник дипломатический конфликт. «Несчастливая рука» Мандельштама в конце концов не избежала Сазонова.
Дело заключалось в следующем. Мандельштам, имевший большой досуг и жаждавший деятельности, сначала решил заняться общественной пропагандой правительственных взглядов по вопросам внешней политики. Была назначена его публичная лекция в Петроградской городской думе, на которой присутствовали весь состав МИД, иностранные дипломатические представители и очень мало просто публики. На этой лекции мне пришлось, между прочим, познакомиться с моим коллегой из очень молодых дипломатов Сукиным, которому довелось впоследствии быть министром иностранных дел при Колчаке. Ему было в это время 28–29 лет, а может быть, и меньше, он был 3-м секретарём посольства в Константинополе и мечтал в этот момент попасть куда-нибудь 2-м секретарём посольства, в Париж или Лондон, но так как для этого поста имелось немало кандидатов с большими связями, чем у Сукина, то это ему не удалось. Лицеист по образованию, Сукин был полуеврейского происхождения, его мать была еврейка. Это обстоятельство несколько охлаждало начальство в смысле особого покровительства Сукину, да и своими знаниями и способностями он мало выделялся из общей массы молодых дипломатических чиновников, зато обладал несомненным желанием попасть на более заметный пост. Его товарищи по лицею не говорили о нём иначе, как Сукин filioque [19] .
19
Вероятно, от французского «fils» (сын).
В своей лекции Мандельштам выступил ярым туркофобом, доказывал полное отсутствие творчества у турецкого народа и предлагал его окончательно изгнать из Европы. Это обстоятельство было несколько неожиданно, так как Мандельштам за время своей почти двадцатилетней службы в Константинополе считался самым решительным туркофилом. Эта лекция, однако, произвела не то впечатление, какое было надо. Она задумана была как разъяснение целей ближневосточной политики для широкой русской публики, но именно «широкая публика» на лекцию не явилась, а дипломатический состав слушателей, русский и иностранный, нашёл, что желание России владеть Константинополем в устах официального лица, каким был Мандельштам, выражено в слишком недвусмысленной и резкой форме.