Записные книжки. Воспоминания. Эссе
Шрифт:
— Что такое Колесников?
— Колесников — это заместитель, который ведает всякими трудработами и тому подобное.
— Я могу вам даже сказать, в чем дело. Это бумажка на заготовку дров.
— Где же вы будете заготовлять?
— Мы уже работали на Охте.
— Ну и как?
— Очень тяжело. Очень тяжелая работа.
— Зато получите два кубометра.
— Ну, в это я
— Но вы должны скандалить. Это не шутки — два кубометра. Есть постановление.
— Одно дело, что говорится официально, а другое — что на самом деле. Официально нас должны были переселять с пятого этажа. И никто нас не собирается переселять.
— Я, признаться, в этом переселении не вижу большого блага.
— Я вижу то, что мы с мамой умрем на пятом этаже.
— А в третьем?
— В третьем квартиры должны уплотняться, и будут люди, которые будут топить.
— Но этих людей никто отапливать не будет. Они точно так же, как вы, должны добывать дрова.
— Этого я не знаю. Я знаю, что мы умрем. Вдвоем — на четыре комнаты. В прошлом году я жила на кухне, а теперь я не смогу жить на кухне. Там все выбито.
Большая редакционная комната все больше наполняется людьми и перебоями общего петляющего разговора.
— Знаете, не тогда даже, когда было сто двадцать пять грамм, а теперь, когда гораздо больше возможностей, — все время об этом думаешь. Я ловлю себя на этом. Стараюсь думать о чем-нибудь более возвышенном. Но это не получается.
— Я была на рынке. Я ничего не купила, я только смотрела.
— Смотреть приятно. Зелень такая красивая, свежая в этом году.
— Чтобы купить по-настоящему, нужно пятьдесят рублей в день.
— Да, видно, очень урожайный год. Черника на рынке так ведрами и стоит.
— Ох, голова смертельно болит.
— А вы прилягте и не курите.
— А все равно. Вообще я совершенно развинтилась, абсолютно расхворалась.
— Где Катя, вы ее вчера не видели? По телефону:
— Иван Иваныч! Когда же вы вернулись сюда? Надо увидеться.
Ну еще бы...
Надо столько порассказать...
Сегодня... Сегодня я, кажется, недостижима. Сейчас сообразим, как это сделать...
Часов в восемь...
Только не опаздывайте...
Ладненько.
По телефону:
Нет сейчас ни того ни другого. Причем Т. где-то в редакции.
А кто его просит?
Если что-нибудь очень спешное, то он тут в коридоре стоит. Я могу его позвать.
Одну минуточку.
Девушка из грамзаписи:
— В. В.
— Я совершенно не понимаю, как это можно...
— Так это какие-нибудь сверхчулки?
П. В.: — Самые обыкновенные, семирублевые, как у меня.
— Безумие. Но с чулками действительно трагедия, товарищи.
В репликах на это сообщение — градация маскировки темы. На низшем, обывательском уровне реплика была бы прямым, выражающим зависть, сопоставлением: «Ну этим (актерам) все можно, а я-то...» Высшая интеллигенция, здесь представленная, поспешно дает понять о своей отрешенности от подобных вожделений.
3. по своей общественной функции светлая личность; она культивирует некоторые архаически интеллигентские черты, в том числе наивную буквальность словоупотребления и дидактизм. Отсюда мгновенно возникающие: «Я совершенно не понимаю...» О., напротив того, высшая интеллигенция современного образца, отмежевывается с помощью иронического словоупотребления — «сверхчулки». Сознание П. В. представляет собой причудливую смесь обывательских представлений, одичавших традиций староинтеллигентской семьи и бессвязных воздействий современной элиты. Она то ламентирует с запрещенной серьезностью и откровенностью, то вдруг вспоминает, что полагается шутить и маскировать. Шутки, кстати, дают возможность невозбранно демонстрировать свое душевное состояние (запрещено в изощренном обществе), потому что шутка по своей формальной, эстетической природе всегда претендует на общезначимость.
Реплика П. В.: «...семирублевые, как у меня» — расшифровывается: как посредственные, обыкновенные, они были доступны мне; у нее они стали необыкновенными и совершенно мне недоступными. Скрытая ламентация.
Входит Яша Бабушкин с Фани. Бабушкин теперь начальник отдела (вскоре за ошибку его снимут и пошлют в газету на Ленинградский фронт; там через несколько дней, при переходе из одного корреспондентского пункта в другой, он погибнет от случайного снаряда). Бабушкин начальник с обаянием. У него незаметное лицо, которое всегда неожиданно преображается улыбкой, очень доброй.
— В кругах произвело. Вчера мне сказали, что исполнение 7-й симфонии в Ленинграде — это событие большого значения.
— Ты с ними согласился?
— Я согласился.
Чья-то реплика: — Ф. Н., у вас помада размазана. Кто вас целовал?
Бабушкин: — Я вот работаю, а завтра предстоит тебе, дорогая, начать.
Ходза из кабинета: — Долго тебя ждать?
Баб.: — Я сказал — пока оттуда не уйдет К., я не приду. Мне надоело, чтобы меня прерывали. Я тут с девушками...
— Пойдем в репетиционную...
Для людей, предельно зажатых войной и блокадой, шутка — способ освобождения (быстропреходящего) от власти голода, страха, от статуса подчиненности, даже от статуса начальствования. В отличие от упивающегося старшего редактора, Бабушкин — стыдливый начальник — ищет эту свободу в несерьезном тоне, даже в аббревиатуре «в кругах произвело», разваливающей штамп.
В том же роде и чья-то шутка насчет губной помады. Только это низшая ступень, типа (открытого Ильфом и Петровым) — «у вас вся спина белая».