Заповедник архонтов
Шрифт:
Оно внушало ужас.
Космическая бездна наконец отверзла зев.
Я молчал долго, примеривался к откровениям, пытался свести концы с концами.
— Сон, конечно, важная штукенция… — продолжил тот же басок.
— Помолчи, а-а? — попросил я.
Мало того, что архонты искалечили живую плоть, они додумались лишить ее права на сон! Посягнули на один из самых могучих, двигающих эволюцию механизмов, которым природа наградила рефлектирующий комок нейронов?
Они подняли руку на дар Творца!?
На решающее свойство особи осознать себя разумным творением, а не прямоходящей тварью?! Они посмели запретить бред, кошмар,
На душе стало гадко. Они подняли руку на способность Менделеева увидеть в забытьи периодическую таблицу элементов, на видение Кекуле, с помощью которого тот сумел проникнуть в тайну строения бензольного кольца? Они подняли руку на Тартини, сумевшего побеседовать во сне с самим дьяволом и услышать музыку небесных сфер?.. Как они посмели запретить Сократу видеть сны?! Наша история знает примеры, когда та или иная сила пыталась овладеть сновидениями, пыталась использовать их, вещать через них. За сны, бывало, сажали, но запретить!.. Отказать в праве на сладостное и мучительное забвение?..
Этот было страшное преступление, его нельзя прощать, я был убежден в этом.
— Что же случилось после того, как архонты сгинули? — наконец, спросил я.
— Когда архонты были вычеркнуты из списка предназначенных к исполнению Завета и ушли к судьбе, искусственные полудурки оказались один на один с чуждым и безжалостным миром. Это случилось давно, более сотни тысяч лет тому назад по земному исчислению. На Хорде этот срок исчисляется двадцатью тысячам сезонов. Биоробы сумели выкарабкаться, приспособиться… Как ни странно, наименее совершенные особи, день и ночь ковырявшиеся в земле, быстрее всего освоились в новых условиях.
— Ты имеешь в виду земледельцев?
— Да. В их среде начали стираться кастовые перегородки, затем тот же процесс пошел среди так называемых «путешествующих», «благородных», «образованных», «славных»…
Аппарат неожиданно примолк. Наступила тишина, долгая, нудная. Наконец тот же властный голос продолжил.
— Серый, давай взглянем на это дело спокойно, без суеты, без взаимных обвинений и без обид. Взвесим все за и против.
Я не выдержал, рассмеялся.
— Наконец-то наш самый большой, самый умный, самый великодушный друг перестал играть в прятки. Красиво ли это, вещать голосом бесправного, потерявшего свой полк вернослужащего? Достойно ли попечителю скатываться до откровенной лжи?
— В чем же я солгал?
— В том, что находитесь далеко-далеко. Территории, так сказать, зачищаете.
— Так и есть. Здесь оставлена часть моей особы. Как бы иначе я смог обозревать весь объем доверенного мне пространства?
— Или захваченного?
— Нет, доверенного. Все, кончаем дискуссию! Тебе предложили работу, ты согласился, вот и займись делом.
Подведем итоги.
Как уже было сказано, мы попытались сами устранить артефакты. Ничего
После паузы он добавил.
— Ты двигаешься в верном направлении. Держись того же курса. Помоги мне избавиться от артефактов, оставленных архонтами, и, прежде всего, от их приводной станции. Но это только часть задачи. Об остальном поговорим позже. Ты верно решил — без помощников тебе не обойтись. Кстати, — в голосе незримого собеседника прозвучал нескрываемый интерес, — как тебе этот? Вон тащится по склону. Что это он весь искореженный? Щека сожжена…
Я бросил взгляд в сторону бредущего по распадку Иуду. Другими глазами я смотрел теперь на шагающую вверх по склону искалеченную по чьей-то злой воле тварь. Ну хорошо — существо, пусть даже теперь Сулла виделся мне системой искусственно собранных генов.
Хороша компашка! Перед кем швырял жемчуг!
— Это Сулла. Записался ко мне в ученики, просит называть его Иудой…
— Искариотским? — заинтересовался попечитель. — Объясни, Серый, что значит «искариотский».
— Родом из города Кириафа. Их, правда, было два, я не знаю точно, из какого именно Кириафа вышел Иуда. Возможно, из сохранившегося до наших дней Хеврона.
Попечитель звучно вздохнул.
— Все у вас, землян, приблизительно. Город Кириаф, а называется «Искариотский».
— Такова традиция. А что щека сожжена, так это его радиацией.
— Радиация — это пустяки, это минутное дело. Эти хвори мы враз подлечим. Зови его сюда.
Я вышел во входной шлюз, наполовину высунулся и помахал рукой жалкой, бредущей вверх по лощине биокопии.
Двигай, мол, в мою сторону.
Тот, как увидел меня, так и застыл на месте. Рот у него округлился, язык вывалился, он принялся отчаянно чесаться. Наконец Сулла одолел столбнячное состояние, повеселел, выпустил из рук корзину, полную стеблей травы, прижал руки к груди и бросился на мой зов. Отчаянно сопя, влез в шлюзовую камеру, проследовал в рубку. Сформированная койсом банкетка резво подбежала к нему, однако Иуда не рискнул усесться на сидение. Он рухнул на колени, прикрыл голову руками. Глаза его сияли… Я невольно поймал себя на мысли, что эти, из куриных окорочков, знают свое место. Неплохо их архонты выдрессировали. В конце концов, у этих, лишенных снов, тоже есть свои достоинства. Они двуруки, двуноги и не похожи на скорпионов.
Наконец Сулла поднял голову, спросил:
— Это твой ковчег, учитель?
Я испытал что-то вроде смущения.
— В каком-то смысле…
«Быстролетный» возмущенно хмыкнул и вновь поерзал на грунте. Тот же камнепад сверкающих самоцветов посыпался из-под его брюха. Следом на космический аппарат рухнул сорвавшийся с вершины обломок скалы. Койс крякнул, заходил ходуном, сполз ниже.
— Тихо лежать! — прикрикнул попечитель.
Удивительно, но, услышав чужой властный голос, Сулла даже глазом не моргнул. Сияющая улыбка не сходила с его пугающего уродством лица. Даже намека на испуг он не испытывал. Разве что время от времени с любопытством озирался по сторонам. Потом опять же на карачках подполз к китайской розе и молитвенно, как я учил, сложил руки.