Заповедник для академиков
Шрифт:
— Я отдыхал в Крыму, по путевке, — сообщил Маннергейм. — В санатории «Красные камни». Кормили по первому классу!
— Люди делятся на тех, кто отдыхает в профсоюзных санаториях, и на тех, кто отдыхает, — изрекла афоризм Антонина и сама ему засмеялась.
— А сам будете из хохлов? — спросил Фрей.
— Нет, не буду, — ответил Андрей.
— Выпьем за дружбу народов! — сказала Антонина. — Хоть и ссорились мы порой, и спорили, но жили, надо признать, дружно. Как в большой семье. Не согласны со мной, Андрюша?
— Вы
— Виляет, — заметил Маннергейм, — виляет, чувствую я его темную ауру. И не вызывает доверия.
«Чем я ему не понравился? — подумал Андрей. — Я же слова с ним не сказал. А он мне? Он мне понравился? Он мне неприятен с первого взгляда. Мировой газ флогистон, заполняющий пространство, каждого из нас награждает особым запахом».
— Да, я имею в виду Советский Союз — оплеванный, выброшенный на помойку за ненадобностью, проданный западным разведкам! — агрессивно выкрикнула Антонина. — И если кто не согласен со мной, тот может уйти и закрыть за собой дверь.
Андрей не знал, какую линию поведения ему избрать в ответ на психическую атаку. Чего они ждут?
Стало тихо, и все, подняв рюмки и стаканы, смотрели на Андрея.
— Я политикой не занимаюсь, — сказал он. — Я слишком много знаю о том, к чему она приводила и тысячу, и сто лет назад, но в покойном Советском Союзе были свои достоинства. По крайней мере он меня воспитал и сделал таким, какой я есть.
И тут же вспомнился послевоенный, многократно цитированный фильм «Подвиг разведчика», где отважному актеру Кадочникову, игравшему красавца разведчика, фашист предлагает выпить «за победу германского оружия». Встает наш герой и восклицает: «За нашу победу!» Все в зале разражаются аплодисментами, потому что понимают тонкий намек советского разведчика. «Каким сделал меня Советский Союз — это мое личное дело. Им хочется, чтобы я стал одним из их компании, — пускай считают меня таковым».
— Я с тобой не согласен, Антонина, — сказал Бегишев после того, как выпили и закусили ветчиной и сервелатом. — Не для всех Советский Союз был раем земным. Моего дедушку репрессировали только за то, что он был братом муллы. Мой отец не получил образования. И детство я провел в деревне.
— Вон смотри, какой вымахал в своей деревне, — сказала Антонина.
— Это неправильный обмен веществ, — возразил Бегишев жалобным голосом. Видно, и в самом деле в его толщине частично был виноват обмен веществ и упоминание о весе ему было неприятно. — С голодухи.
— Видите, — сказал Андрей Антонине, к которой в этой компании испытывал наибольшую неприязнь, — существуют разные версии о дружбе народов.
— В том-то и диалектика, молодой человек, — радостно ворвался в дискуссию Фрей. — Отдельные проявления громадной системы могут и должны быть отрицательными по своей сути. Именно тогда вы можете осознать благородство и гуманизм системы в целом. Вам понятно?
— Отстань
— Антонина, — резко оборвал ее Бегишев. — Еще одно высказывание, и вылетишь ты. И не к матери, а в холодную воду за бортом.
Алик принялся разливать по бокалам, Маннергейм вытащил из кармана стеклянный шарик и стал глядеть сквозь него на настольную лампу.
— А из какой вы семьи, Андрей? — спросил Фрей.
Вот тебе дают шанс остаться своим среди своих. Семейное происхождение для них немало значит.
— Мой отец познакомился с мамой на фронте, — сказал Андрей.
— На каком?
— На Первом Белорусском.
— Нет, — вздохнул Фрей, — я был на Втором Украинском. Мы Берлин брали.
Андрей знал, что Фрей ни на каком фронте не был. Так что их беседа являла диалог двух лукавцев.
— Они живы? — спросил Фрей.
— Отец умер двадцать лет назад. Последствия ранений. Мама — недавно.
— И больше родных нет?
— Двоюродная сестра, — покорно ответил Андрей. — В Измаиле, только отношений почти не поддерживаем.
— Вы сказали — в Израиле? — вроде бы ослышался Маннергейм.
— Попрошу без провокаций! — вступился за арийское происхождение Андрея Фрей.
— Вот видите! — Антонина посмотрела на Маннергейма. Тот, не отнимая шарик от глаза, упорствовал:
— Не вижу фронта. Фронта не вижу! Вижу продовольственный склад и много евреев.
— Выпили еще! — приказал Бегишев.
— Тебе что, — сказала Антонина. — В тебя как в бочку — сколько ни примешь, все равно грамм алкоголя на тонну живого веса.
И она весело рассмеялась.
Бегишев выпил, не глядя на Антонину.
— Может, мы тут производим на вас легкомысленное впечатление, — произнес он высоким, как нередко бывает у толстяков, голосом. — Но каждый человек должен расслабляться. А потом с утра — снова за дела.
— Ну сейчас какие дела? — возразил Андрей. — Мы тут все в отпуске.
— Если бы я так рассуждал, — наставительно ответил Бегишев, — то жил бы на вашу зарплату.
Маннергейм с готовностью рассмеялся.
— У делового человека не может быть выходных и отпусков, — закончил Бегишев.
— Я могу со всей ответственностью подтвердить это, — сказал Фрей. — Моя жизнь прошла в непрерывных трудах. И я счастлив тому, что не знал выходных.
Спорить вроде бы не приходилось. Андрей и не стал.
— Вы верите в переселение душ? — спросил Маннергейм, покачиваясь на стуле.
— Я вообще мало во что верю. Пока не потрогаю руками, — сказал Андрей.
— Вот! — воскликнул Маннергейм. — Я же предупреждал.
— А ты, Андрей, молодец, — сказала Антонина. — Имеешь точку зрения и защищаешь ее. Может быть, и в Бога не веруешь?