Запоздалый суд (Повести и рассказы)
Шрифт:
Во время всего этого дорожного разговора Розу не раз охватывало желание рассказать о Михатайкине все, что она о нем знала. Но каждый раз она удерживалась. Что это даст? Ну, выскажет свою обиду чужим людям, ну, посочувствуют ей, а что от этого изменится? Михатайкин-то другим не станет… И ведь это только удивляться надо, как сумел нашуметь-нагреметь: люди из других колхозов завидуют им, завидуют их трудодню. Многие колхозы перешли на денежную оплату, они — нет. Михатайкин не раз на собраниях (сложит этак картинно руки на груди) говорил:
Показался районный городок — уютный, зеленый, одноэтажный. Правда, в центре, за последние годы, появилось много двухэтажных зданий. Есть одно и трехэтажное с флагом на крыше — райисполком.
Сразу же, при въезде в город, Роза вышла из машины и направилась в центр — к тому самому дому с флагом на крыше. Ей как-то приходилось видеть, что прокуратура помещается как раз напротив райисполкома.
4
— При хорошем соседе и бедная жизнь не замечается, при плохом соседе и богатая в пыль распыляется, — тяжело вздыхая, сказал дед Ундри, и непонятно было, кому он это сказал — то ли самому себе, то ли своей жене Анне. — Ты, старуха, присмотри-ка за Розиной дочкой, а я на улицу отлучусь.
Дед поднялся с лавки, на которой сидел, взялся за старенькую, как и он сам, почерневшую от времени, шляпу.
Но хоть и непонятно, туманно он говорил насчет плохих и хороших соседей, а старуха его поняла. Она поняла, что все нынешнее утро он только и думал о том, как бы помочь Розе в ее беде.
— Если бы ты успел ей вовремя вспахать огород да если бы вместе со всеми посадили картошку — Михатайкин не смог бы так измываться над ее землей.
— Если бы да кабы, — хмуро отозвался Ундри. — Если бы у меня была лошадь да был плуг… Нам самим-то — забыла, что ли? — люди вспахали. Болтаешь сама не знаешь что.
— Лучше иметь свою, чем не иметь, — в свою очередь неопределенно и непонятно сказала Анна.
— Дважды два — четыре, — отплатил ей той же монетой Ундри и взялся за дверную скобу.
Стороннему человеку такой разговор, наверное, показался бы странным и невразумительным. Однако дед Ундри и бабушка Анна прекрасно понимали друг друга: недаром же они прожили вместе, бок о бок — ни много ни мало — пятьдесят пять лет.
Дед Ундри взял висевшую в сенях старенькую уздечку, вышел на улицу и какое-то время постоял под ветлами, поглядывая в ту и другую сторону деревни. Жившая напротив бабушка Пурхилиха заметила его и, словно бы приглашая вступить в разговор, настежь распахнула окно.
— Ребята ваши дома? — спросил Ундри. Спросил просто так, чтобы что-то сказать, потому что и сам знал, что в такое время все на работе.
Так ответила и Пурхилиха:
— На работе, кум Ундри. На работе.
— А ты слышала, как бульдозером разоряли огород у Розы?
— Нет, кум, не слышала. Слышала только как ругались.
— А у Хведера
— И у них все на работе, кум Ундри.
— Тьфу! — в сердцах сплюнул старик. — Во всем порядке ни одного мужика не осталось. — И, позвякивая уздечкой, пошел вдоль улицы.
Каждому, кто ему попадался навстречу, дед Ундри рассказывал о том, что случилось утром на Розином огороде. И всякий раз заканчивал свой рассказ одной и той же фразой:
— Совсем обнаглел Михатайкин.
Вот и дом бригадира Ягура Ивановича.
Бригадир оказался дома. Похоже, только что вернулся с поля и сейчас завтракал яичницей.
— Проходи, проходи, Андрей Петрович, садись, гостем будешь, — пригласил старика хозяин дома.
— Я, видишь ли… я пришел по делу, некогда рассиживаться-то. Выпиши-ка, Ягур Иваныч, мне коня…
— Коня? — переспросил бригадир и зачем-то провел ладонью от макушки ко лбу по своим жестким, как проволока, черным волосам. Мало что провел, еще и подровнял пальцами на лбу.
— Да, коня, — подтвердил дед Ундри. — Розе огород вспашу. Чем таким она уж очень-то провинилась? Стыд, что ли, потеряли руководители, не хотят пожалеть сироту.
Бригадир, словно бы не слышал деда Ундри, снова принялся за яичницу, время от времени прихлебывая из кружки пахтанье. И только дожевав остатки еды, обернулся к старику.
— Не могу. Я только что с заседания правления. Розе решено целый год не давать лошади.
— Как это не давать? — теперь переспросил уже дед Ундри.
— Очень просто. Не давать, и все. И огород оставили только пятнадцать соток.
— Постой-ка, постой, Ягур Иванович. Разве ты Розу не знаешь? Разве она с тобой вместе но работала?
— Как не знать.
Деду Ундри все хотелось взглянуть в глаза бригадиру, но тот или отводил их в сторону, или мелко моргал.
— А если знаешь, почему так болтаешь? Мы с ее отцом Федором Петровичем в один год в колхоз вступали, и когда вступали — отвели своих лошадей на общий двор. А теперь что же, дочке Федора Петровича — идти просить лошадь в соседнее село, что ли?
— Правление дало мне список, — ушел от прямого ответа бригадир, — и в нем указано, кому пахать, а кому не пахать огороды. Розе и еще Порфирию Кирилловичу — не пахать.
— У Порфирия тоже некому работать: один старый, другой больной.
— Вот и Роза не работает. Разве что для вида, для отвода глаз.
— У нее же на руках больной ребенок! — все больше распаляясь, крикнул дед Ундри.
Но бригадир опять словно бы и не услышал его. Опять молчит, глядит в окно.
— Тогда сделай так, — предлагает старик. — Выпиши лошадь на мое имя, и пусть деньги тоже удержат с меня.
— И на твое имя не могу. Федот Иванович узнает — оралу же меня с работы снимет.
«Ну, и пусть снимает! Пусть снимает! — хочется крикнуть деду Ундри. — Был же ты хорошим плотником — опять пойдешь. Зато совесть будет чистой…»