Запредельная жизнь
Шрифт:
И вдруг наши взгляды встретились. Я узнал давешнюю байдарочницу. А она – типа, который опрокинул ее лодку. С этой минуты мы неотрывно смотрели друг на друга.
– Это вы, – протянула она, и в голосе ее было больше печали, чем обиды.
– Странная штука случай, – изрек я, впадая в идиотизм – первый признак того, что я влюбился.
Папа восторженно глядел то на нее, то на меня. Потом живо обернулся к стоявшей у самого фонтана и выжидательно покашливавшей Одили.
– Одиль, моя кассирша, – пояснил он, сразу устанавливая дистанцию во избежание недоразумений. – Я держу скобяной магазин на авеню Терм. Ты ведь можешь дойти
Одиль от неожиданности уронила коробку с пастилками. Но тут же подобрала ее, пожелала всем спокойной ночи и запоздало объявила о своем ларингите и о том, что ей нужно поскорее лечь. Едва простившись с ней, мы начисто забыли о ее существовании.
– Если позволите, мой сын подвезет вас, его автомобиль тут рядом, – предложил отец.
Вид огромной американской машины, поблескивающей в свете фонарей под мелким дождиком всеми своими хромированными деталями, несколько изменил к лучшему первоначальное впечатление Фабьены о моей особе.
– Это «форд-ферлейн-скайлайнер 1957», – объясняет папа, открывая Фабьене дверцу. – Верх, как видите, металлический, но посмотрите, что будет, когда кончится дождь.
Он помогает ей сесть, поправляет складки платья, чтобы их не прищемило, и осторожно закрывает дверцу. Потом обходит вокруг машины и передает мне ключ, шепча:
– Невероятно! Фантастика, да и только! Ты видел? Глаза, походка – живой портрет твоей матери, просто копия! Я еле высидел в жюри – думал, инфаркт хватит… Смотри не упусти ее, понял?
Странно! Насколько я представлял себе маму – по черно-белым любительским фильмам, – ни малейшего сходства нет. Разве что в фигуре что-то общее… Но отцу, разумеется, виднее.
Сам он забирается на заднее сиденье. Итак, решается моя судьба. На другой стороне площади, под аркой из зелени, Анжелика Бораневски весело болтает с братьями Дюмонсель. Меня же насмешливо подбадривает – машет зонтиком. Жан-Ми ей в тон показывает поднятый палец.
– Что ты там замечтался – поехали! – торопит отец.
Я сажусь за руль, захлопываю дверцу и окунаюсь в жасминовый запах. Через полгода, сразу после свадьбы, Фабьена сменит эти духи – ей казалось, что «Герлен» больше подходит ее новому положению.
На минутку отодвигаю события, чтобы подольше удержать аромат жасмина, прочно вошедший в мою жизнь. Ни прежде, ни потом не испытывал я такого радостного желания, какое поднималось во мне, стоило Фабьене очутиться в шести метрах от меня. И сколько я ни нюхал разных флаконов в парфюмерных лавках и отделах, такого запаха найти не мог. Схожая цветочная нотка, кажется, встречается в «О` жен», но у Фабьены жасмин был послаще. Видимо, она сама делала какую-то смесь. Точно я так и не узнал. Все, что касалось ее прошлой жизни, всегда было для меня запретной темой. Пришлось перестраиваться на «Герлен».
– Я заново родилась в твоих объятиях, – сказала она мне три дня спустя, когда мы впервые лежали в постели, в номере четырехзвездочной гостиницы «Омбремон».
Сказано высокопарно, но совершенно искренне. Наверное, никогда я не любил Фабьену так сильно, как в тот первый вечер. В ресторане она съела жесткие белые концы спаржи и оставила нежную зелень. На лотке у родителей она видела только фасоль, морковку, помидоры, салат да артишоки. И по смущенному взгляду убиравшего тарелки официанта поняла, что сделала что-то не то. Тогда она спросила у меня. Она хотела все знать немедленно. Через полгода она чистила
– Ага, дождь наконец кончился, – обрадовался папа. – Сейчас вы что-то увидите. Ну-ка, Жак!
Я останавливаюсь перед светофором на площади Ревар и вопросительно смотрю на него в зеркальце. Он энергично кивает. Это такой тест. Я нажимаю на перламутровую кнопку слева от руля. Сколько раз мы проделывали эту штучку, с тех пор как восстановили мамину машину и превратили ее в безотказное средство охмурения!… Фабьена вскрикивает. Под оглушительный рев электромотора крышка багажника вдруг открывается спереди назад, крыша кузова поднимается на полметра вверх, застывает на три секунды в горизонтальном положении, чтобы затем, описав полукруг, скользнуть в багажник, который тут же закроется, и машина неожиданно превращается в изящное открытое авто.
Момент нашего коронного теста после дождя наступает сразу после этого трехсекундного зависания. Прежде чем убраться в багажник, крыша складывается, причем ее задняя часть опускается вертикально вниз, прямо над передним сиденьем, обдавая занимающую его пассажирку ледяным душем – это и есть эффективное испытание на чувство юмора. Один-единственный раз я из упрямства продолжал встречаться с девушкой, которая его не выдержала – обругала на чем свет стоит конструктора и возвела в страшное преступление ущерб, нанесенный ее туалету, – и что же? Я провел с ней две невыносимо скучные недели, пока наконец как-то в ресторане она не воткнула мне вилку в руку за то, что я улыбнулся соседке по столику. С тех пор я целиком полагался на результат водяного тестирования.
Мокрый шиньон Фабьены съехал набекрень, промокшее платье потемнело. Она оторопело смотрела на меня. Я тоже словно бы потерял дар речи – сидел в мокром смокинге и ждал. Она подняла руку, отвела налипшие на лоб пряди, шмыгнула носом, отжала свою ковровую сумочку и судорожно расхохоталась. А отсмеявшись, покачала головой:
– Видно, такой у меня сегодня невезучий день.
Папа сзади сжал мое плечо. Испытание пройдено с честью.
На следующем светофоре у нас глохнет мотор. Аккумулятор сел, перенапрягшись на перемещении крыши. Я вышел на дорогу, чтобы остановить какую-нибудь машину и попросить у водителя «прикурить». Тем временем папа, вольготно раскинувшись на заднем сиденье, расхваливал меня перед Фабьеной. Я получил диплом бакалавра с отметкой «хорошо», я очень милый, очень веселый, я веду передачу о культуре на радио «Волна Шамбери», я люблю природу, увлекаюсь оперой и парусным спортом – так же, как и она, если судить по тому, что она рассказала о себе со сцены, – а скобяная торговля, управление которой он вскоре передаст мне, дает три миллиона чистого дохода.
Нас выручил Жан-Ми со своей «альфой-ромео». Пока мы возились с мотором, на тротуаре неподалеку от нас стояла Анжелика Бораневски: тряслась от смеха и демонстративно целовалась с Жаном-До. Наконец здоровенный восьмицилиндровик снова зафырчал, и я вернул Жану-Ми его «крокодильчики». Он хмуро пробурчал:
– Эта ваша идиотская крыша… сколько можно! Над тобой все смеются.
– Ничего, я переживу.
– Благодарю за Анжелику. Ты уверял, что я ей нравлюсь, а она прилипла к моему братцу.