Запредельная жизнь
Шрифт:
Ничего я не слышу. Капюшон сполз мне на глаза, лицо все мокрое, меня трижды огрело по голове реей, байдарка полированного красного дерева надвигается вплотную – и мы в нее врезаемся.
– …температура в тени на рассвете: в Шамбери – минус четыре – ничего себе! – в Экс-ле-Бене чуть теплее – минус два, ну а в горах лучше не вылезать из-под одеяла…
Девять часов – включилось радио. Наила проснулась, вскакивает как встрепанная, наклоняется ко мне, целует в затылок и шепчет скороговоркой:
– Побежала, кофе пить уже некогда. Все было чудесно. Ну, спасибо!
Она вскакивает, влезает в трусики, джинсы, свитер.
– Хорошая новость для лыжников: снег в горах ожидается уже на высоте четырехсот метров. Давно пора. Верно же, Кристоф?
Наила
Но, похоже, оторваться от себя мне не дано. Три раза я приказывал себе: «Ухожу!» – но ничего не получалось. Значит, я обречен витать в трейлере, привязанный к своему телу, фигурально говоря, бродить из угла в угол и вытерпеть все: хладнокровную деловитость Фабьены, бурные переживания отца, серьезность Люсьена – представляю, как он встает со своего места посреди урока, после того как директор, этот надутый индюк, вдруг зашел в класс и торжественным тоном сообщил учительнице: «Лормо должен срочно идти домой – У него в семье случилось несчастье».
Я уж не говорю о двух завернутых в салфетку использованных презервативах и неоконченном, но, скажу не хвалясь, уже имеющем явное сходство с моделью портрете Наилы – то-то будут находки! Вот идиотизм! Умереть так нелепо! Было бы в тысячу раз лучше страдать, задыхаться, сколько угодно часов биться в агонии – но чтобы все было в ажуре, чтобы никому не дать повода вспоминать обо мне с обидой, горечью, издевкой. Вот он – мой ад. Наказание за грехи наступит, как только они начнут думать обо мне как о покойном. Я буду корчиться по их милости в муках совести и дожидаться, пока их мысли не займет что-нибудь другое. Пока они не забудут меня окончательно.
Мне так нужна твоя любовь, Наила. Устоит ли она в потоке грязи, которая на тебя польется?
– …влейте в кипящую смесь взбитые белки, снимите ее с водяной бани и продолжайте помешивать. Подайте на стол с бутылочкой бургундского.
– Спасибо, Кристоф. А теперь послушаем «Люблю тебя до гроба» – прямо разрывается сердце! – в исполнении Франсиса Кабреля, эту песню Патрик просит нас послать своей Карине, которую он нежно целует и просит не сердиться за последнюю встречу в «Алькателе», а затем – «Ваш гороскоп», у микрофона Шанталь.
– Ты все перепутала, Ванесса, гороскоп сначала.
– О, прошу прощения – гороскоп так гороскоп.
– Вроде бы ты вчера не пила, а послушать – как с бодуна.
– Гопля, говорит «Радио Савойя», слушайте нас на частоте девяносто два и три десятых килогерца, ваше радио – «Радио Савойя»!
Не хочу жаловаться, но если бы как-нибудь вырубить это чертово радио… А то от дикой мешанины из рекламы, жизнерадостных голосов, причитаний мадемуазель Туссен и страстей вокруг улитки можно спятить. Пытаюсь отключиться от этого мельтешения и сосредоточиться на каком-нибудь весомом эпизоде, вынырнуть в значительном моменте прошлого, обрести контроль над своей памятью, но все зря –
– Овен: будьте осмотрительны в делах, возможны осложнения в личной жизни. Телец: у вас чешутся руки – вперед, ваш час настал…
И вдруг – я снова на паруснике, восемьдесят шестой год, мы с Жаном-Ми на озере Бурже.
– Ну давай же, обормот! Убирай кливер! Да ты совсем безрукий – не видишь, нас заносит в другую сторону?!
– «Расстались мы, конец любви…»
– Берегись – получишь реей по башке! Ну вот! Жак!!! Совсем, что ли, оборзел?!
– «Но оглянись и позови.
И спасены мы оба.
Мы оба, мы оба.
Люблю тебя до гроба…»
Мы снова боднули байдарку. В конце концов Жан-Ми сам спускает парус и бросает якорь, а я перегибаюсь через борт, чтобы оказать помощь потерпевшей, девушке со светлыми, перехваченными обручем волосами. Она честит меня на все корки.
– Жак, ты что, не видишь, сколько времени?! Сегодня вторник. Сейчас привезут товар от Жотюля, займись мадемуазель Туссен – ты обещал ей разобраться с трактором! Ох, все та же музыка!
Фабьена рывком выключает радиобудильник и выскакивает из трейлера. Тишина – какое счастье! Может, возымела действие моя молитва, чтобы кто-нибудь выключил музыку, и поэтому ворвалась Фабьена? Как бы то ни было, мадемуазель Туссен не должна ждать, и если через пять минут я не выйду, жена придет меня трясти. Остается ждать развития событий. Умереть в день поставок – это вполне в моем духе. Ладно, иду… Вот только побуду еще чуть-чуть на озере, все равно это ничего не изменит… Как настоящий спасатель прыгаю в волны, выуживаю наглотавшуюся воды Фабьену, подсаживаю ее на борт парусника. И только теперь оживает ощущение ее груди под моими ладонями. Нечего сказать – самое время загореться желанием к этой спортсменке, красавице из какого-нибудь фьорда, с бирюзово-синими, как у северной лайки, глазами. Никогда еще ни одна девушка так не поражала меня внешностью, а я даже не спросил, как ее зовут. Мы едва успели обменяться несколькими словами: «Вы что, совсем идиоты, где у вас глаза?!» – «А сами почему не свернули – при таком ветре веслами управлять легче». – «Как теперь догнать мою байдарку?» – «Подождите немножко, свернем наконец парус и пойдем на моторе». Да еще на прощание она бросила: «Все-таки спасибо. В другой раз будьте осторожнее». А потом влезла в байдарку и поплыла, ритмично взмахивая веслами. Восхищенный Жан-Ми тут же набросился на меня: «Что ты за кретин! Такая классная девочка, а ты – ноль эмоций! Так никогда и не отлипнешь от Анжелики – уже две недели, может, хватит? Теперь моя очередь».
В тот же вечер я снова увидел нашу утопленницу на конкурсе «Мисс Савойя» в зале «Казино». Она была одной из претенденток и выступала под номером 21. Фабьена Понше из Альбервиля, изучает коммерцию, любит природу, оперу, водный спорт. Сплошное вранье: она была уличной торговкой, не могла отличить тополь от ивы, Моцарта от Верди, а байдарка была ей нужна только затем, чтобы перед конкурсом подтянуть грудь и укрепить брюшной пресс. Мой отец, как уважаемый гражданин Экса, входил в жюри наряду с бароном Трибу из Общества спортивных игр, месье Пенсом – директором регионального отделения Госэнерго, четой Амбер-Аллер с местного радио, Жаном-Ми, представлявшим кондитерскую фабрику Дюмонсель, доктором Нолларом из водолечебницы и генеральшей Добре, на чьи деньги был обновлен занавес. Председательствующий месье Рюмийо, инженер-гидравлик, заместитель мэра по культуре, время от времени озабоченно наклонялся, чтобы выслушать мнение Бороневски, генерального директора шинного завода «Бора-Пнэ».
Я уже приготовился выслушать объявление результатов, как вдруг кто-то постучал в дверь, которую Фабьена неплотно закрыла.
– Тук-тук! – пропел слащавый, но боевитый голосок. – Вы уже встали, можно войти?
И в трейлер заглянула мадемуазель Туссен. Ну, знаете ли… Мне и в страшном сне не могло присниться, что она и сюда явится меня доставать.
– Поппей, поздоровайся с нашим другом Жаком, – приказала она свернувшемуся на дне корзинки псу.
Дряхлый пудель жалобно поскулил, уткнув нос в клетчатую подстилку.