Запредельная жизнь
Шрифт:
– Давайте откровенно. У вас есть любовник?
Мари-Па, давно привыкшая к материнским допросам, даже не удивляется, а только опускает глаза, мотает головой и пожимает плечами:
– Да нет.
Туссен энергично встряхивает ее руки.
– Послушайте меня – отчаиваться рано. Что сказал бы ваш отец, он так гордился вами!
– Я посвятила себя Иисусу, – смиренно лепечет Мари-Па.
– Ему это не больно надо. Разве вы не хотите иметь ребенка?
– О-о… – Мари-Па душераздирающе вздыхает.
– Сорок лет – пора
– Тридцать девять, – застенчиво поправляет моя бывшая «невеста».
– Тем более!
– Но для этого нужна пара…
– Отлично. Я вас записываю.
Туссен решительно щиплет девушку за пухлую ручку и топает к выходу, попирая старинный паркет своими ботинищами. Стеклянные витрины трясутся от ее шагов. Я ничего не понял. Мари-Па тоже. Она застыла, глядя на дверь и машинально запустив руку в пирожные на подносе.
Я догнал буддистку на углу у казино. Она в раздумье остановилась около дома Дюмонселей, бордового с белыми щипцами особняка – по этажу на братьев и сестру, а самый верхний – маменькин. Как раз в этот момент Одиль распахивает окно в спальне Жана-Ми, чтобы поскорей его добудиться. Она не в духе и толкает створку с такой силой, что от стены отлетает кусок штукатурки. Туссен, глядя на нее, ухмыльнулась было, но тут же с сомнением поджала губы. Топая, как слон, она двинулась по Женевской к вокзалу, на ходу ставя галочки в своем списке. Приближаться к ней настолько, чтобы ухватить ее мысли, я все же опасаюсь, поэтому слежу, оставаясь поодаль. Дойдя вдоль путей до переезда, она направляется к домику стрелочника, где живет Альфонс. Он занят тем, что стирает иней с листьев пластмассовой герани, макая кисточку в теплую воду.
– Эй, Озерэ, – приступает к нему Туссен, – я в этом году задумала развести тюльпаны, заказала луковиц на сто квадратных метров, когда их надо сажать в грунт?
– Да зачем тебе сажать: одна вода для поливки обойдется в копеечку, уж луку-то купила бы сколько надо на рынке, – ворчит Альфонс. Они с Туссен знакомы шесть десятков лет, и на «вы» он с ней только в магазине.
Дружески похлопав его по плечу, Туссен уточняет, что говорила о тюльпанах, журит за рассеянность и без всякого перехода сообщает, что он мог бы составить счастье какой-нибудь женщины.
– Мне и так неплохо, – отвечает Альфонс.
Тон у него непривычно хмурый. Скорее всего его расстроил Люсьен. Он, наверное, уже видел, как сидит рядом с мальчуганом за столиком, вопрошает горчичный стаканчик и покрывает своим ровным почерком прилежного ученика листок за листком, записывая мои щедрые откровения об ангелах небесных, о моей маме, Ламартине и Жюли Шарль.
– В одиночку вертеть стакан не получается, – вслух жалуется он.
– А о женитьбе ты не думал? – гнет свое Туссен. Альфонс пожимает плечами.
– Где ты найдешь такую женщину, которая была бы изящна, как тюльпан, и с дырявыми легкими,
– Знаешь, – говорит Туссен, потупясь на кончики своих «луноходов», – я ведь уже не девушка.
– Прости, – смущенно отводит глаза Альфонс.
– Да ты тут ни при чем, – с затаенным сожалением вздыхает Туссен. Он снова осторожно смотрит ей в лицо.
– Ладно. – Она хлопает в ладоши у него перед носом, возвращая разговор в нужное русло. – Что сделано, то сделано, а что нет, то нет. Буду говорить прямо, не люблю ходить вокруг да около – ты ведь меня знаешь.
– Ну да, – подняв бровь, хмыкает Альфонс.
– Так вот, хочешь жениться на молодой Дюмонсель?
– На ком? – ужасается он. – На Мари-Па?
– Она мечтает иметь ребенка, в ее возрасте это нормально, но ее замкнуло на образе отца, поэтому ей нравятся только пожилые мужчины. Так вперед! Я знаю, что она от тебя без ума.
– Да на что она мне? – отпирается Альфонс. – И потом, она ведь не страдает легкими.
– Ну, за этим дело не станет – она столько курит! Ну же, Альфонс! Решайся! Ты отлично воспитал четверых чужих детей, и что это тебе дало? Только неблагодарность и унижения. И эти Лормо продолжают бессовестно тебя эксплуатировать.
– Неправда! – возмутился Альфонс.
– Для тебя, конечно, это благо, потому что ты один-одинешенек. Но надо же шевелиться! Ты красивый, еще полный сил мужчина. И я знаю, как тебе хочется стать отцом.
– В моем-то возрасте? – обороняется он.
– Такое бывало. Подумай: прелестный малыш, твой и ничей больше, такой же забавный, каким был маленький Жак, то-то была бы радость на старости лет, а?
– Нет, – говорит Альфонс, протирая последний лист, – брось ты эти затеи, Тереза! От твоих забот чувствуешь себя как на больничной койке. И вообще, даже если допустить, что это возможно: Мари-Па, ребенок от нее и все прочее… как ты себе представляешь, я буду изо дня в день выносить такую свекровушку? Не для того я, благодаря поэзии, дожил до своих лет, чтобы под конец увязнуть в человеческой глупости. А Жанна-Мари раньше своих детей не умрет – можешь мне поверить. Норов не даст. Ну, мне пора, до свидания, перерыв кончается.
Альфонс запирает свой домик и уходит, а Туссен еще долго обескураженно смотрит, как удаляется худощавая фигура, раскланивающаяся по пути с каждым встречным. Потом достает листок и вычеркивает две строчки. На мгновение ее ручка замирает, потом, разрывая бумагу, царапает какое-то имя. Чье именно, мне не видно, впрочем, я и так уже потерял с ней сегодня немало времени. Может, у нее новая идея: реинкарнировать меня, как пересаживают растение из горшка в горшок, – мне-то что, пусть себе тешится.