Запрещённый приём
Шрифт:
— Часики тикают. Тебе еще жизнь спасать, Анита. — Он был прав, чертовски прав.
— Ладно, он может повести.
— Анита со мной. — Сказал Олаф так, как это всегда говорил Эдуард.
Вероятно поэтому я и не стала спорить. Я просто села в машину через пассажирскую дверь, которую он для меня придержал. Никки открыл другую дверь и сел позади Олафа.
— Твоим ногам будет удобнее, если ты сядешь позади Аниты.
— У меня они не такие длинные, как у тебя. Мне и здесь хорошо.
— Нет. — Отрезал Олаф.
Никки улыбнулся, но это был почти
— Хватит, вы оба. — Вмешалась я.
— Недостаточно четкий приказ, чтобы я перестал. — Заметил Никки.
— Хочешь, чтобы я тебя заставила?
— Не особо. — Ответил он.
— Тогда прекрати, пожалуйста. Хорошо?
— Я — твоя Невеста. Твоя желание — закон для меня.
— Он настолько полный — ее контроль над тобой? — Спросил Олаф.
— Может быть и таким. — Ответил Никки.
— Может, но не является? — Уточнил Олаф.
— Меня не прикалывает рабство, Олаф. — Сказала я. — И в случае с Никки моя сила будто сама это поняла. А теперь, ты поведешь или нам надо сменить машину, чтобы вести мог Никки?
— Я поведу.
— Отлично. Тогда веди.
— Он сядет за твоей спиной, не за моей.
Никки набрал воздуха в легкие, чтобы запротестовать, но я его опередила:
— Никки, пожалуйста, сядь позади меня.
Он сделал это, потому что я так сказала, или потому что я добавила «пожалуйста». Не знаю, почему, да и, наверное, знать не хочу. Я также не знала, почему Никки подкалывает Олафа больше, чем обычно, или почему Пьеретта вздумала максимально приблизить свой образ к профилю его жертв. Что, блядь, за хрень здесь творится, и почему я ничего об этом не знаю? Слишком дохера неизвестности для того, кого считают мастером.
52
Мы вбили адрес в мой телефон, чтобы тонюсенький голосок направлял нас по маршруту. Это был единственный звук в тишине салона. Обычно мы с Никки без проблем ездим в тишине, да и Олаф тоже.
Я была рада увидеть лес и деревья при свете дня. Это было подходящее место для палаточного лагеря, если у меня когда-нибудь появится время для отпуска, и если я найду кого-нибудь, кто захочет пойти вместе со мной в поход. Если я вообще еще получаю удовольствие от таких вещей. В смысле, если бы это было для меня так важно, я бы давно выбралась на природу с палатками, так? Я уже лет десять не была в походах. Это старое хобби, которое я переросла, и мой интерес к нему — банальная ностальгия, или же мне просто надо тряхнуть стариной и вспомнить, как получать от этого кайф?
Я уже думала о таких вещах на волне планирования свадьбы. В смысле, Жан-Клод бы никогда не пошел в поход с палатками по собственной воле. Даже если бы солнечный свет не представлял для него угрозы — он просто был не из тех парней, которые носят походные ботинки и рюкзак за спиной. Обуви на каблуках у него было больше, чем у меня. Внешний вид ему чертовски важен, а мне — не особо. Я даже не считала это проблемой, пока не выяснилось, что его планы на свадьбу сильно отличаются от моих. Будь он девчонкой, было бы проще. Тогда бы ему досталось
— Вы двое молчите потому, что я здесь? — Поинтересовался Олаф.
Я моргнула и поняла, что даже не видела ничего вокруг: ни деревьев, ни машины, ни Никки, ни Олафа. Блядь, я не могу позволить себе витать в облаках рядом с Олафом. Тот факт, что я позволила себе забыться, когда он сидел рядом со мной, заставил мой пульс подскочить в глотку, а сердце — бешено забиться.
— Что я сделал такого, чтобы напугать тебя? — Спросил он, искренне озадаченный. Он даже не ляпнул ничего стремного, типа что ему нравится, как я пахну, когда напугана.
— Она позволила своему вниманию рассеяться, хотя ты сидишь рядом с ней. Она считает себя беспечной. — Ответил Никки.
— Ты сидишь позади нее. Буквально прикрываешь ей спину.
— Я, блядь, могу сама о себе позаботиться, и мой резерв должен прикрывать меня вовсе не потому, что я стала беспечной.
Я злилась на саму себя, и эта ярость хотела выплеснуться на мужчин, с которыми я ехала в машине. Это было нелогично, но гнев вообще редко бывает логичным. К счастью для нас, я работала над своей яростью в рамках терапии. Одному богу известно, что бы я сказала или сделала в ином случае — я могла навсегда испортить свои отношения с Никки или спонтанно пристрелить Олафа. Если до второго когда-нибудь и дойдет, я хочу иметь для этого веские основания.
Олаф бросил взгляд на Никки и спросил:
— Как ты понял, что именно ее огорчило?
— Я прочел ее мысли. — Ответил Никки так, словно не сделал ничего особенного.
Олаф продолжал смотреть на него, а не на дорогу. Мы все еще ехали ровно, машин поблизости не было, но…
— Ты за рулем. — Напомнила ему я. — За рулем, помнишь? Было бы круто, если бы ты смотрел на дорогу, Олаф.
Он еще секунду изучал Никки, потом повернулся назад к дороге.
— Машина отклонилась от курса?
— Нет.
— Анита нервничает в тачках. — Пояснил Никки.
Олаф кивнул.
— Я помню.
Механический голос в моем телефоне, который очень старался звучать, как какая-нибудь британская леди, сообщил, что скоро нам надо будет повернуть. Олаф сбавил скорость, чтобы присмотреться к дороге, но я ничего не видела, кроме кучи деревьев. Это было красиво, но я внезапно словила приступ клаустрофобии, как будто дом или дорога могли позволить мне хоть немного расслабиться.
— Ты слышишь мысли Аниты? — Спросил Олаф.
— Иногда, но ее чувства я улавливаю всегда. — Ответил Никки.
— Ты испытываешь их вместе с ней?
— Нет, но они влияют на меня.
— Как именно?
— Аните неловко, что мы обсуждаем ее вот так, поэтому я должен спросить, устраивает ли ее, что я конкретизирую ее состояние.
— «Конкретизирую»? Не припомню, чтобы тебе были известны такие сложные слова. — Заметил Олаф.
— Я теперь больше читаю.
Я сидела и размышляла о том, что чувствую по поводу этого разговора — помимо того, что мне от него неловко. Наконец, я сказала: