Запрещённый приём
Шрифт:
— Их можно подлечить и допросить позже. — Предложил Олаф.
— Большая часть моей работы для прайда была связана с дедлайнами. У нас не было времени нянчиться с заключенными и выхаживать их. Я должен был добывать полезную информацию, которая помогла бы моей команде выжить и завершить нашу миссию.
— Что ты делал с людьми после того, как получал необходимую информацию? — Спросил Олаф.
Я старалась ничего не чувствовать — стать эмоционально пустой, чтобы Никки мог ответить правдиво. Я постаралась окунуться в
— Убивал сам или позволял другим убить их.
— Быстро или медленно? — Уточнил Олаф.
— Быстро. Если они заговорили, то дело сделано.
— Ты не наслаждался убийствами?
— Не особо. В тот момент убийства были частью моей работы. Иногда я был рад, что убиваю.
— Ты наслаждался этим.
— Не так, как ты думаешь. — Ответил Никки. Он отпустил мою руку и откинулся на спинку сиденья.
— Ты сказал, что убийства радовали тебя. — Заметил Олаф. — Это значит, что ты получал удовольствие в процессе.
— Я получаю удовольствие от хорошей охоты. Мне нравится убивать тех, кто хочет убить меня. Нравится доказывать, что я лучше их, но убивать того, кто закован в цепи и ранен так сильно, что даже не может ударить меня в ответ — это как охота на консервы. Никакого удовольствия.
— Тогда почему ты был рад?
— Я был рад, что все закончилось. — Ответил Никки. — Рад, что мы можем приступить к следующему этапу нашей работы. Рад, что могу избавить этих людей от страданий.
— Ты хочешь сказать, что испытывал к ним жалость?
— Может быть.
— Я смотрел некоторые видео с твоей работой, Никки. Человек, который это делал, не испытывал жалости к своим жертвам.
— Я твои видео тоже смотрел, Олаф. Ты наслаждался своей работой куда больше, чем я.
— Ты считаешь, твои жертвы меньше страдают, если ты не получаешь удовольствия от пытки, Ник?
— Нет.
— Ты думаешь, что они меньше боятся тебя, если ты не наслаждаешься их криками?
— Нет. — Ответил Никки абсолютно безэмоциональным тоном.
— Ты считаешь себя лучше меня, потому что у тебя больше чувств к твоим жертвам?
— Нет. Если говорить о морали, то я хуже тебя, потому что я испытывал жалость, хоть какие-то чувства, и я все еще могу их испытывать. Думаю, это делает меня хуже тебя.
Я уставилась на него между сиденьями.
— Метафизическая связь со мной заставляет тебя страдать от этих мыслей?
Никки едва заметно пожал плечами.
— Я не помню, чтобы раньше мне было от них плохо, так что, наверное, да. Но я знаю, что в какой-то момент я уже больше не наслаждался той болью, которую причинял. Это больше не веселило и не заводило меня — ничего такого, что я мог бы объяснить тебе, Анита.
— Ты верлев. Ты любишь мясо и кровь. — Произнес Олаф.
— В плане еды — да, но не в плане
— Я тебе не верю.
— Олаф, я уже говорил, что мне плевать, веришь ты мне или нет.
Была у меня одна мысль, но я не знала, стоит ли ее озвучивать. Я совсем забыла, что когда Никки так близко от меня, достаточно просто подумать о чем-то, и вовсе не обязательно говорить вслух.
— Ага, думаю, это так. — Ответил он мне.
— Спасибо, что признаешь это. — Сказал Олаф.
— Я не с тобой разговариваю. Я говорил с Анитой.
— Она ничего не сказала… А, ты вновь прочел ее мысли.
— Прочел.
— С какой из ее мыслей ты согласился?
— Что мне нравятся игры на грани и бондаж с осознанными рисками, но ты серийный убийца, так что после определенной точки, в которой мои жертвы теряли для меня свою сексуальность, для тебя они все еще ее сохраняли.
— Это не похоже на мысли Аниты.
— Никки меня перефразировал. — Пояснила я.
— Что конкретно ты подумала? — Уточнил Олаф.
— У Никки лучше получается объяснять. В голове мысли не всегда так хорошо оформлены.
— Ты практикуешь с Никки игры на грани и бондаж с осознанными рисками?
— Если я скажу «да», ты отъебешься от этой темы?
— Нет. — Ответил он.
— Тогда я не собираюсь отвечать на твой вопрос. — Сказала я.
— Никки, тебе необходим бондаж для секса?
— В смысле, нужен ли он мне, чтобы завестись? — Уточнил Никки.
— Да.
— Нет, у меня встает и так. А у тебя? Тебе для этого необходимо насилие?
— Для непосредственно физического акта — нет.
— А как насчет удовольствия? — Поинтересовался Никки.
— Я тебе отвечу, если ты ответишь мне. — Сказал Олаф.
— Мне будет скучно без грубостей, но я могу и ванильку практиковать. Я уже делал это для работы под прикрытием. — Ответил Никки.
— Как и я, но без, как ты говоришь, грубостей, это не приносит мне удовлетворения.
Прежде я не была уверена в том, что у Олафа может встать без какого-нибудь экстремального уровня насилия. Странно, но приятно знать, что может — это уж точно лучше альтернативного варианта.
Впереди замаячило отделение местной полиции. Мы вот-вот узнаем, что там за новые улики появились, а я, наконец, свалю из этой дискуссии. Двойной джекпот!
— Ты хочешь завести детей с Анитой? — Спросил Олаф.
И вот мы опять застряли в этой блядской дискуссии.
— Нет. — Ответил Никки.
— Почему?
— Женщина, которая зовет себя моей матерью, лишила меня глаза, когда мне было четырнадцать, оставив на его месте шрам, который я не могу спрятать. И это далеко не единственный мой шрам. Она также издевалась над моим младшим братом и сестрой, но я был ее любимчиком. Отец все знал и ни черта не сделал, чтобы защитить нас. С таким наследием я не уверен, что мне стоит размножаться.