Запретная зона
Шрифт:
Над углями жарится мясо. Я голоден, но меня тошнит от вида еды.
Нужно выпить ещё пива, потому что нельзя пить столько водки, или что-нибудь съесть.
Руки мёрзнут в перчатках, хотя не холодно. Оттепель, снежная каша под ногами.
Люди поскальзываются, падают, торопливо поднимаются, делая вид, что ничто не случилось. А ничего и не случилось, никто не заметил.
Никто никого не знает, и легко затеряться.
В магазинах тепло.
Женщины и мужчины улыбаются мне с рекламных плакатов. Я никому ничего не должен, но он не
Потому что ничего нет. Пока я знаю, что ничего не случилось, ничто не произойдёт.
Я управляю событиями. Я решил уехать – и я уехал; я решил вернуться – и вот, я здесь. Нужно вспомнить, о чём я думал тогда, всегда, и всё станет просто.
Это затмение. Сегодня пасмурно, так же было вчера, но это было тысячу лет назад. Какое сегодня число?
Я упал, когда выходил из подъезда, и теперь у меня болит спина. Я лежал и смотрел на серое небо, как Болконский на небо Аустерлица, только на этот раз нет облаков, нет ничего, только серое небо, и высоко-высоко чёрные стаи.
И голые ветви деревьев. И ветер.
Они сжигают мои чучела. Эти люди сжигают мои страхи, картонные коробки, ветошь… Я – Че Гевара.
И меня уже нашёл свет прожектора, и некуда отступать.
И поздно делать вид, что укрылся в окопе – чёрный воздух поднебесья ночи рассекают нити трассирующих пуль.
Они стреляют в меня, а я встаю и смеюсь им в лицо.
И я приду к ним сегодня вечером, и мы будем делать вид, что ничего не случилось, и мы такие как все. И незачем в нас стрелять.
Но я не выдержу.
Я выдержу.
Я увижу её и выдержу, потому что рядом с ней будет он.
Она моя сестра, я не должен. Это нельзя.
Мы знаем друг друга уже четырнадцать лет и за всё это время разлучались только однажды – на два года, когда я уехал, зачем-то, куда-то. Но я вернулся, и всё происходит так, как будто мы и не расставались.
Вот только он женился.
Что ж, очень приятно. Давайте знакомиться. Меня зовут Саша. А вас? Вы жена моего друга…
Обледенелая рыба на льду. Я подхожу к рыбакам и долго наблюдаю за тем, как они неподвижно сидят, уставившись на поплавок, но поплавки остаются недвижны, и меня не отпускает мысль, что они принесли эту рыбу с собой и разложили её на льду, чтобы продемонстрировать свой улов.
Купили её в магазине.
Есть рыбные магазины и рыбаки, неподвижно сидящие у прорубей на льду, и я иду от автобусной остановки к метро.
Сегодня я увижу её, и мы попытаемся… Я думаю об этом, и всё ноет во мне истомой, и нельзя думать об этом.
Её тело – это всего лишь её тело, и ещё не поздно повернуть назад, к автобусной остановке, и вернуться домой.
Я могу вернуться и с полдороги.
Никто не заставит меня ехать.
Я вхожу в метро, миную турникет и встаю на эскалатор. Когда месяц кончится, я куплю проездной. Скоро я привыкну к тому, что снова живу здесь.
Ничто не изменилось, кроме того что он женился, и она стала его женой.
Или меня не стало.
3
Он открыл дверь и сказал: "Привет. Проходи".
Я вошёл, и он включил свет в прихожей. Дал мне тапки.
Мы вошли в комнату.
Она резко обернулась и секунду-другую стояла вполоборота, ее руки были подняты к груди как для молитвы, но сложены не ладонями, а кулаками. Черты лица ее были как будто прорисованы карандашом, но вот по карандашу прошло ретушью, и ее лицо смягчилось.
Ее глаза темные, влажные в первый миг показались мне больше, чем были на самом деле, но все же у нее большие глаза, особенно по контрасту с маленьким ртом. Волосы рыжие, пышными локонами. Лицо бледное. А вот нос, пожалуй, великоват, да еще с легкой горбинкой. Но большие глаза и густые, длинные ресницы делают это не так заметным.
Если она когда-нибудь родит, она может, наверное, потолстеть. Во всяком случае, в ее худобе нет ничего болезненного.
"Привет",– сказал я.
Она кивнула и, опустив глаза, вышла из комнаты.
– Ты принёс что-нибудь?– спросил он.
– Да,– сказал я.
Я достал из пакета бутылку.
– Ставь сюда,– сказал он, кивнув на журнальный столик.– А у нас сегодня фирменное блюдо.
– Твоё?
– Называется "баклажаны по-холостяцки", но готовит их Женя.
Я вымыл руки и вернулся в комнату. Шторы были слишком желтыми, а обои слишком светлыми, но в комнате было чисто, просторно, и все аккуратно стояло на своих местах.
Сколько я его помнил, у него всегда все стояло на своих местах.
Мебели было мало, только белый шкаф в тон обоев, зеленый диван и такое же зеленое кресло. Лишней была только бра, которая должна была создавать уют, но выглядела как сигнализация воздушной тревоги.
Сергей сидел в кресле и пил водку.
– Ты уже?– сказал я.– А как же вино?
– Хочешь, присоединяйся.
– А вино?
– Оставим его Жене.
– Что-то случилось?
– Садись,– сказал он, кивнув на диван.
Я сел. Он подал мне рюмку и налил в неё водку.
Сергей производит впечатление уверенности и надежности, но я знаю, что он человек нервный и трусоватый. Его юмор служит ему защитой так же, как для меня это средство не сойти с ума. Впрочем он мило улыбается. В сочетании с высоким ростом, аккуратной стрижкой, правильным лицом, прямой спиной и широкими плечами это придает ему дополнительное обояние.
При этом он умен, мягок и непритворно порядочен, даже добр, если это ему ничего не стоит и не чревато неприятностями и беспокойством. Но ко мне он снисходителен настолько, что может даже пожертвовать толикой своей безопасности.