Запретные цвета
Шрифт:
«Да нет же, не может быть! — подумал Юити. — Я никоим образом не могу любить госпожу Кабураги. Это уж точно. Насколько я понимаю, я был в любовной связи со своим двойником, этим юным несравненным красавцем, своим вторым „я“, столь любимым госпожой Кабураги. В ее письме, несомненно, есть сила очарования. Всякий, кто получил бы такое письмо, с трудом соотнес бы его адресата с самим собой. Я ведь не Нарцисс! — горделиво оправдывался Юити. — Если бы я был влюблен в самого себя, то я смог бы без труда увидеть в объекте этого письма самого себя. Я не самовлюбленный человек. Я люблю юношу по имени „Ютян“, но не себя же!»
В
— Нет, этого не может быть. Я понял это только что. Я не люблю госпожу Кабураги, — сказал Ютян.
По лицу Сюнсукэ разлилась радость.
Такая штуковина, как любовь, весьма схожа с лихорадкой, хоть и с продолжительным инкубационным периодом. В этот инкубационный период возникают всевозможные ощущения, предваряющие болезнь, когда ее первые признаки уже очевидны. А в результате захворавший человек начинает предполагать, что причины всех проблем этого мира соотносимы с симптомами лихорадки. Разразится война. И говорит, вздыхая, такой человек: «Ох, лихорадка!» Философы мучаются, решая болевые проблемы этого мира. «Это лихорадка», — с болью говорят они, охваченные высокой температурой.
Когда Сюнсукэ Хиноки понял, что желает Юити, он познал и ревность, пронзающую его сердце шипами; и жизнь, которая наполнялась смыслом всякий раз, когда Юити звонил ему; и мистическую боль крушения; и печаль, вызванную долгим молчанием Юити, которая толкнула его на решение отправиться в Киото, а также радость этого путешествия в Киото. Все это было причиной его лирических воздыханий. Это его открытие, однако, было зловещим. Если это любовь, думал он, то в свете его прошлого опыта провал был неизбежен. Не было никакой надежды. Он должен ждать своей возможности; он должен скрывать свои чувства, насколько в силах терпеть. Вот что наказывал себе этот утративший уверенность старик.
Не имея какой-либо идеи, которая твердо держала бы его на ногах, Юити вновь обнаружил в Сюнсукэ своего счастливого духовника. Совесть его чуточку свербела, и это толкнуло его на признание:
— Сэнсэй, кажется, вы уже были с некоторых пор осведомлены о моих отношениях с господином Кабураги. Я не хотел рассказывать вам об этом раньше. С каких пор вам это стало известно? И каким образом вы узнали?
— С того раза, когда он пришел разыскивать свой портсигар в отеле в Киото.
— Однако в то время вы уже…
— Верно, верно! Я не придавал значения всем этим слухам. Сейчас было бы разумней подумать, как распорядиться этим письмом. Ты сам должен поразмыслить об этом хорошенько. Сколько бы эта женщина ни нагромождала объяснений, она ведь не покончила с собой из-за тебя, и очевидно, что ее обращение с тобой весьма неуважительно. Так что отплати ей за это пренебрежение. Не отвечай ей ни в коем случае! Если тебя выставили, как третьеразрядного клиента, то ты вправе осадить их.
— А как насчет господина Кабураги?
— Покажи ему это послание, — сказал Сюнсукэ, стараясь поскорее закончить этот неприятный разговор. — И хорошо бы объявить
— Я как раз об этом тоже подумал, — радостно выпалил Юити, науськанный на дурные помыслы. — Правда, есть одно обстоятельство. У господина Кабураги сейчас денежные затруднения, поэтому если я брошу его…
— И ты еще думаешь о таких вещах! — воскликнул Сюнсукэ, окинув довольным взглядом юношу, которого, кажется, он вновь вернул под свое крыло, и продолжил с воодушевлением: — Если правда, что ты позволяешь Кабураги распоряжаться тобой из-за денег, то это одно дело; если же это совсем не так, то не имеет значения, как у него с финансами. В любом случае, вероятно, отныне ты не получишь от него какого-нибудь жалованья.
— По правде сказать, я на днях получил месячное жалованье…
— Ты погляди-ка! Ты часом не влюблен в Кабураги?
— Шутить изволите?! — выпалил Юити, задетый за живое. — Все, что я позволял ему, это распоряжаться моим телом.
Его слова — им недоставало психологической ясности — внезапно свалились на сердце Сюнсукэ непомерной тяжестью. Он сопоставил те пятьсот тысяч иен, которые вручил Юити, с покладистостью юноши. Его пугала мысль, что Юити однажды будет нетрудно и ему тоже отдаться всем телом, поскольку между ними было это финансовое соглашение. Сюнсукэ вновь столкнулся с загадкой Юити.
И более того! Когда он еще раз взвесил только что предложенный им план, одобренный Юити, он встревожился. Некоторые детали этого хитрого плана были излишними, а именно корыстный интерес, которому Сюнсукэ позволил себя захомутать впервые. «Меня понесло, как ревнивую женщину…» — с охотой предавался он самокритике, разбередившей его нутро еще сильней.
В этот момент в бар «Рудон» вошел элегантно одетый джентльмен, лет под пятьдесят, гладковыбритый, в очках без оправы, с родинкой у носа. У него было квадратное высокомерное привлекательное лицо германского типа. Его челюсти были сжаты, глаза излучали холодный блеск. Впечатление холодности особенно усиливал желобок с выпуклостями под носом. Голова его была нахлобучена таким образом, что посмотреть под ноги ему было затруднительно. Его непреклонный лоб держался прямо — хоть законы перспективы сверяй по его линии! Имелась только одна погрешность — слабая невралгия в правой нижней части лица. Когда он встал посреди ресторана и огляделся, его правую щеку передернул тик — будто молния. Это длилось мгновение. Когда все прошло, его лицо тотчас стало выглядеть так, словно ничего не случилось. Будто он что-то тайком сжевал и быстро проглотил.
Его глаза встретились с глазами Сюнсукэ. Едва заметная тень изумления пробежала по его лицу. Было бы нелепо прикидываться, будто они незнакомы. Он не сдержался и дружелюбно улыбнулся:
— О, это вы, сэнсэй!
Лицо его наполнилось человечностью и добротой. Это все, что он мог выказать перед своим самым близким другом.
Сюнсукэ указал ему на соседний стул. Мужчина присел. И, разговаривая с Сюнсукэ, не упускал из виду Юити. Он встречал его однажды.
Юити не сильно был удивлен этому лицу с тиком, пробегавшим каждые десять-двадцать секунд. Сюнсукэ сообразил, что их нужно представить.