Запретные игры
Шрифт:
Надя — фарфоровая кукла, очень тонкая. Одно неверное движение — сломается.
— Давай так, ты завтракаешь, и я не трогаю тебя до обеда.
Она встает с кровати, продолжая кутаться в плед. Я уже радуюсь победе, но нет. Девочка молча уходит в ванную.
— Не закрывайся. Иначе выломаю замок, — предупреждаю ее. Оглядывается на меня. Смотрит пустым взглядом.
— Зачем ты здесь? — спрашивает она.
Ты…
Она впервые назвала меня «ты».
Простое обращение. Всего две буквы. А у меня внутри всё переворачивается.
— Я там, где мне хочется быть. А мне хочется быть с тобою рядом.
Она еще с минуту смотрит мне в глаза, но заглядывает гораздо глубже, словно выворачивает изнутри все мои внутренности. Хотя всегда не выдерживала моего взгляда.
Уходит в ванную. Прислушиваюсь. Щелчка нет. Не закрылась.
Да, мне, сука, страшно за нее.
Ухожу на кухню, ставлю простой железный чайник на газовую плиту. Кофе хочется. Но кофемашины здесь, конечно, нет.
Открываю шкафы, нахожу чай, чашки, тарелки. Никогда этим не занимался. Но Надя обладает даром менять людей.
Раскладываю еду, завариваю чай покрепче.
Нади долго нет. Иду в ванную, ловя легкую панику. Даже не помню, когда последний раз так за кого-то переживал. Если только за дочь.
— Надя! — стучу в дверь. Пока не врываюсь, не нарушая ее личного пространства. Открывает. Переоделась в простое домашнее платье. Что-то милое, даже детское, я бы сказал. Только вот… Она словно стала старше на несколько лет. Стерлась эта непосредственность, наивность, мягкость. И мне это жутко не нравится.
Она обходит меня, снова сворачивая в спальню.
— Стой, — подхватываю за талию и направляю на кухню. Идёт безвольно. Как марионетка.
И мы ведь ей управляли, играли…
Доигрались…
— Садись, — усаживаю за стол. Двигаю к ней тарелку с едой и чай.
— Ешь. Пожалуйста, — мягче добавляю я.
Отпивает чай, к еде не притрагивается. И меня взрывает.
— Надя! Если ты сейчас не поешь. Я вызову из клиники врача, он вколет тебе питание через капельницу! — грубо произношу я. — Ты знаешь, я могу!
Ну а как по-другому?
Как?
По-другому я не умею.
Девочка замирает. А потом всё-таки берёт вилку, начиная есть. Выдыхаю. Ем вместе с ней, хотя самому кусок в горло не лезет.
Она съедает половину и поднимается со стола.
— Спасибо, — тихо произносит и уходит.
Выкуриваю на дворе сигарету, разговаривая по работе по телефону.
Когда возвращаюсь в дом, то застаю Надю за уборкой кухни. Удивлённо приподнимаю брови, наблюдая, как она намывает плиту.
У меня нет слов…
Не трогаю ее. Молча наблюдаю, работая за ноутбуком. Если уборка ей помогает, пусть делает. Главное, не плачет, не лежит и не смотрит в одну точку.
А уборка у нас генеральная, с кухни она переходит на спальню. Я работаю в гостиной на диване. Но больше слежу за девочкой. Полы моет… Не специальными моющими пылесосами и даже не шваброй,
— Может, вызвать клининг? — интересуюсь у нее.
— Никто не посмеет сюда прийти и что-то трогать! — холодно выдаёт она. Так что я затыкаюсь.
Еще ни одна женщина так не закрывала мне рот.
Я уже говорил, что она уникальная?
К обеду дело доходит до гостиной.
Ухожу на двор поговорить с охраной, а когда возвращаюсь, девочка пытается отодвинуть диван.
Диван, мать ее!
— Надя! Ты что творишь! — подлетаю к ней.
— Мне нужно за ним убрать, — так просто выдаёт она.
— Отойди!
Сам отодвигаю диван. И этого я тоже никогда не делал. Не участвовал в уборке. Но Надя та еще волшебница.
С уборкой наконец покончено. Заказываю обед. Надя уходит в спальню. Снова нахожу ее на кровати, завёрнутую в плед. Уж лучше бы диваны двигала, чем этот пустой обречённый взгляд в стену. Снимаю с себя толстовку, оставаясь в футболке, ложусь к ней в кровать.
Нужных слов я не нахожу. Язык тела мне ближе. Хотя и на нем я умею говорить только жёстко. Но с девочкой я учу другой, более мягкий язык.
Обнимаю ее сзади, прижимаясь грудью к ее спине. Обвивая тонкую талию через плед. Девочка напрягается, я чувствую это. Аккуратно убираю ее волосы в сторону, целую за ухом, ниже в шею, вожу губами по её коже. И она расслабляется. А я вместе с ней. Когда я успел так быстро настроится на девочку? Мое настроение теперь парадоксально зависит от неё.
— Надя… — выдыхаю ей в висок. И всё, слов больше нет. Но я чувствую от неё разрешение. Девочка расслабленная. Нет, секса, конечно, не будет. Я просто хочу дать ей почувствовать почву под ногами, вдохнуть немного жизни. Забираюсь под ее плед. Накрываю ладонью ее живот, прижимая к себе крепче. Закрываю глаза, утыкаюсь носом в ее шею, дышу.
Через несколько минут чувствую, как Надя содрогается и всхлипывает. Снова тихо плачет. А у меня внутри все сжимается. Останавливать женские слезы я умею только подарками, деньгами или приказами.
— Надя, девочка моя. Прекрати. Всё. Такова жизнь. Не думаю, что твоей бабушке бы понравилось, что ты который день в истерике и изводишь себя голодовками.
— Боже, ты не понимаешь… Не понимаешь, — мотает головой.
— Объясни, и я пойму, — шепчу ей на ухо.
— Это наказание мне, — продолжает лить слезы.
— Теперь я еще больше не понимаю. Какое наказание? — глубоко вдыхаю запах ее волос. — Это просто жизнь. Все мы когда-то уйдем, кто-то рано, кто-то поздно, но финал неизбежен.
— Нет, — продолжает всхлипывать. — Я убила человека и не понесла наказание. — Это карма!
— Надя... — выдыхаю ей в шею. — Ты никого не убивала. Жив тот клиент и здоров.
Девочка замирает, прекращая плакать, а потом разворачивается ко мне лицом. На щеках слезы, но она больше не плачет, просто смотрит на меня огромными глазами.