Запретный плод
Шрифт:
– Ну, так куда лучше. – Ее голос поднимался к концу каждого слова, как девчоночье хихиканье. Наверное, я никогда больше не буду любить детей.
– Жан-Клод в своем гробу должен был ослабеть. Изголодаться, а вместо этого он силен и сыт. Как это может быть?
Я понятия не имела и потому промолчала. Может быть, вопрос риторический?
Оказывается, нет.
– Отвечай, А-ни-та!
Она протянула мое имя, откусывая каждый слог.
– Не знаю.
– Еще как знаешь.
Я не знала,
– Зачем ты мучаешь Филиппа?
– Ему после прошлой ночи необходимо преподать урок.
– За то, что он посмел тебе возразить?
– За то, что он посмел мне возразить. – Она соскользнула с кресла и прошелестела частыми шажками ко мне, слегка повернулась, и белое платье взметнулось вокруг нее колоколом. Она улыбнулась мне в лицо. – И, может быть, потому, что я на тебя сержусь. Я пытаю твоего любовника, и быть может, не буду пытать тебя. А еще – эта демонстрация может дать тебе свежий стимул искать убийцу вампиров.
Милое личико было обращено ко мне, светлые глаза искрились весельем. Чертовски хорошо она знала свое дело.
Я проглотила слюну и задала вопрос, который должна была задать:
– За что ты на меня сердишься?
Она склонила голову набок. Не будь она забрызгана кровью, она была бы очень симпатичной.
– Может ли быть, что она не знает? – Она повернулась к Бурхарду. – Как ты думаешь, мой друг? Может она не знать?
Он расправил плечи и произнес:
– Я думаю, что это возможно.
– Ах, какой озорник этот Жан-Клод! Поставить вторую метку ни о чем не подозревающей смертной!
Я стояла неподвижно. Я вспомнила синие огненные глаза на лестнице, голос Жан-Клода у меня в голове. Да, я подозревала это, но еще не знала, что это значит.
– Что значит вторая метка?
Она облизнула губы, мягко, как котенок.
– Объясним ей, Бурхард? Надо ли ей рассказать, что мы знаем?
– Если она воистину не знает, госпожа, наш долг ее просветить, – ответил он.
– Да, – сказала она и скользнула обратно к креслу. – Бурхард, скажи ей, сколько тебе лет. – Мне шестьсот три года от роду.
Я посмотрела в его гладкое лицо и покачала головой.
– Но вы не вампир, вы человек.
– Я получил четвертую метку и буду жить до тех пор, пока буду нужен моей госпоже.
– Нет. Жан-Клод не сделал бы этого со мной, – сказала я.
Николаос чуть развела ручками.
– Я его очень сильно прижала. Я знала о первой метке, которая тебя вылечила. Полагаю, он отчаянно хотел спастись.
Я вспомнила отдающийся у меня эхом в голове голос: “Простите. У меня нет выбора”. Будь он проклят! Выбор всегда есть.
– Он снится мне каждую ночь. Что это значит?
– Это он общается с тобой, аниматор. После третьей метки наступает более прямой ментальный контакт.
– Нет, –
– Что “нет”, аниматор? Нет третьей метке или “нет” – ты нам не веришь?
– Я не хочу быть ничьим слугой.
– Последнее время ты ешь больше обычного? – спросила она.
Вопрос был такой странный, что я минуту на нее пялилась, пока ответила:
– Да. А это важно?
Улыбка Николаос исчезла.
– Он качает из тебя энергию, Анита. Он питается от твоего тела. Ему бы полагалось уже ослабеть, но ты поддерживаешь в нем силу.
– Я этого не хотела.
– Я тебе верю, – сказала она. – Прошлой ночью, когда я поняла, что он сделал, я была вне себя от злости. И потому взяла твоего любовника.
– Поверь мне, пожалуйста. Он не мой любовник.
– Зачем же он рисковал попасть под мой гнев, спасая тебя? Дружба? Порядочность? Не думаю.
Ладно, пусть верит, во что хочет. Лишь бы отпустила нас живыми – другой цели сейчас нет.
– Что мы с Филиппом можем сделать, чтобы исправить положение?
– О, как вежливо. Мне это нравится. – Она небрежным жестом, как гладят собаку, положила ручку на талию Бурхарда. – Должны ли мы показать ей, что ее ждет?
– Если госпожа этого желает.
– Желает.
Бурхард встал перед ней на колени, лицо на уровне ее груди. Николаос посмотрела на меня поверх его головы:
– Вот это, – сказала она, – четвертая метка.
Ее руки поднялись к жемчужной пуговице на платье. Она широко раскрыла платье, обнажив полусформировавшиеся детские груди. Рядом с левой грудью она провела ногтем. Кожа раскрылась, как земля под плугом, пролив тонкую струйку крови на грудь и живот.
Лица Бурхарда мне не было видно. Он наклонился вперед, охватив ее руками за талию. Лицо его погрузилось между ее грудей. Она напряглась, выгнув спину. Безмолвие комнаты заполнили тихие сосущие звуки.
Я отвернулась, только бы не смотреть на них, будто они при мне занимались сексом, а я не могла выйти. Валентин смотрел на меня, я ответила ему взглядом, не отводя глаз. Он сдвинул пальцем на затылок воображаемую шляпу и усмехнулся мне, сверкнув клыками. Я сделала вид, что не вижу его в упор.
Бурхард сидел, откинувшись спиной на кресло. Лицо его обмякло и покраснело, грудь поднималась глубокими отрывистыми вдохами. Он трясущейся рукой вытер кровь с губ. Николаос сидела неподвижно, откинув голову назад и закрыв глаза. Кажется, секс оказался не такой уж плохой аналогией.
Николаос заговорила с откинутой назад головой и закрытыми глазами.
– Твой друг Вилли лежит в гробу. Ему было жаль Филиппа. Его следует избавить от подобных инстинктов.
Она резко подняла голову, глаза были яркие, почти сияющие, будто светились изнутри.